– Подумай, это же исправит столько всего, —ласково и как-то заботливо шептала Тихоня.
– Ты портишь всё, абсолютно всё, к чему прикасаешься. Тихоня права, надо просто устранить источник всех проблем, – Критик всегда рассуждал так подчеркнуто аргументированно, что я не могла ему возразить. – Давай, действуй. Или ты и этого нормально сделать не можешь? Что же ты за человек такой. Как можно так всё портить?
– Давай, давай, мы сейчас всё исправим, правда? Мы пойдём и всё исправим. Всё будет в порядке, – нашёптывала Тихоня, и я слушалась её.
– Что?.. Но как? Как я могу всё исправить? Мне страшно…
– Давай просто попробуем, хорошо? Иди на кухню, возьми нож.
И что-то заставляло меня подниматься среди ночи и действительно идти на кухню. Слёзы ручьями текли по моему лицу, я понимала, что происходит что-то ненужное, но не могла остановиться. Остатками своего сознания я могла управлять происходящим лишь отчасти, и поэтому я брала не нож, а макетное лезвие, проговаривая:
– Хорошо, вот нож, только отстаньте.
– Р-р-р-режь, р-р-р-режь, – просыпался Злыдень. Я буквально чувствовала запах его вспененной от бешенства слюны и горячее дыхание на своём затылке, и меня охватывал цепенящий ужас. Я начинала резать.
Но резала я не по внутренней части запястий. Проводила лезвием плашмя по тыльной стороне рук, словно смычком по расстроенной скрипке, зная, что так я не причиню себе настоящего вреда.
– Вот, я режу. Я режу! Пожалуйста, только хватит.
– Чмошница. Ты не знаешь, как надо резать? Ты не умеешь держать нож в руках? Ты хоть что-то в этой жизни умеешь делать нормально?! – воспалялся Критик, искренне раздражаясь от моей криворукости в этом вопросе.
Какое-то время все трое, каждый на свой лад, подталкивали меня к более активным действиям, но всякий раз у меня получалось откупаться малой ценой исполосованной кожи. Эти следы я закрывала длинными рукавами. Пока однажды отчим не взял мой макетный ножик, чтобы что-то там разрезать. Лезвие, бурое, окислившееся от крови: очередной эпизод случился буквально той ночью, и я не успела уничтожить следы.
Дядя Митя сразу же задрал рукава кофты и пришёл в бешенство, увидев расцарапанные руки. Тогда он буквально сорвал с меня кофту целиком: следы покрывали руки до плеч, часть живота, бока. Отчего-то он страшно разозлился. Хлестал меня моей же кофтой по голому телу и шипел:
– Что это за хрень ты творишь? Как это называется? Что за хрень, отвечай?!
Я могла только мычать что-то невнятное в ответ, пытаясь прикрыться руками. Отчим загнал меня в угол комнаты, тыча уже испачканной кровью кофтой