– Вон – гляди! – Михайлов указал вниз.
– Вижу.
– Чего же спрашиваешь?.. Нет капитана Михайлова!.. Нет батареи!.. Ничего больше нет!.. Кончено!.. Отвоевались!.. – Михайлов торопливо, словно все зависело от долей секунды, начал рвать шпалы с петлиц.
Вильсовский изменился в лице. Тонкие брови сошлись на переносице, губы сжались в черную полоску.
Хрипло дыша, из хода сообщения вынырнул тощий безусый солдат.
– Комвзвода Петрина убило… Качалина ранило… В голову.
Вильсовский повернулся, толкнул перед собой связного, и они скрылись в ходе сообщения…
К вечеру шумы боя стихли, лишь изредка издали доносилось неясное погромыхивание, похожее на апрельский гром, – где-то бомбили или ухали дальнобойные орудия.
Батарея – вернее, то, что от нее осталось, – находилась все еще на прежней позиции. Капитан Михайлов немного успокоился и теперь жалел, что Вильсовский был свидетелем его истерики. Было стыдно перед политруком. В который уже раз подвели нервы!.. Нервы, нервы!.. А какие, спрашивается, могут быть нервы в этом кромешном аду, когда все кругом рушится, бежит…
Вильсовский сидел на покореженном лафете разбитого орудия. Раненая рука ныла, он не находил себе места. Случайно он бросил взгляд на ноги и только сейчас заметил, что голенище одного сапога распороло осколком, словно кто-то осторожно разрезал бритвой, – удивительно, как не зацепило ногу.
Стреноженные лошади паслись на ржавой от гари лужайке, фыркали, чуя запах крови.
– Ну что, политрук? – первым не выдержал тягостного молчания капитан Михайлов. И так как Вильсовский не отозвался, продолжал, сдерживая раздражение: – Ты вот разгорячился, а ведь нам вроде и взаправду крышка. Идти-то некуда. Да-а, земля велика, а укрыться негде. Чего молчишь? Не до конца же войны будем сидеть тут?
– Надо догонять фронт, своих. Не могут они все время отходить, где-нибудь остановятся.
– Пока остановятся, от армии ничего не останется, – равнодушно возразил Михайлов.
Он сказал это голосом безмерно уставшего человека, которому теперь уже все равно, что будет с армией, с ним самим, с теми чудом оставшимися в живых солдатами, которые ждут от него какого-то решения.
– А что ты предлагаешь? – в упор спросил Вильсовский.
– Прежде всего, – растягивая слова, ответил капитан, – надо убираться с этой никому не нужной высоты, пока нас не прихлопнули. А потом будем думать. Черт возьми! – опять не сдержался он. – А может, действительно все кончилось?.. Может, нам просто…
– Договаривай, – почти шепотом сказал Вильсовский.
– Чего договаривать? Пойдем у них вон спросим. – Михайлов кивнул на солдат. – Теперь мы все равны… И вот что, политрук, препираться нам нечего. Было – прошло. В этом бедламе и железные нервы согнутся.
То ли слова капитана тронули Вильсовского,