дороже было званья господина,
как будто бы за ним из дальней дали
как за посланцем горы наблюдали.
И словно смысл отцовского наказа,
он соблюдал свободный нрав Кавказа.
В студентах он не ввязывался в драки —
плакаты клеил: «Руки прочь от Праги!»,
запутывал, напялив туфли-лодочки,
следы, на них побрызгав малость водочки.
Его нашли и сладостно пымали,
да вот в компьютерах не понимали.
И был он, хоть и бес его попутал,
им нужен, словно он самокомпьютер.
Среди застоя и его гниений
он был первокомпьютерщик. Был гений.
И думаю, что гением остался,
и никогда не превратится в старца.
Удином оставался он доныне,
единствен в Силиконовой долине,
а ныне скрылся в логове, в Нью-Джерси,
ведь он удин, но не в звериной шерсти,
а в самом нежном в этом бренном мире
империалистическом кашмире.
Кавказинка в нем вовсе не завяла.
Е-мейл пробил холм снежного завала.
Не обнаружив в тайниках пропана,
наш Степа прорычал: «Пиши пропало…»
Но стал писать, и от замерзших пальчиков
компьютер ожил: «Не сдавайся, Пачиков!»
Но не компьютер – помогла лопата,
и стал копать он, кашляя хрипато,
подав крутой пример снегокротовья,
удинского железного здоровья
пример миллионерам, голодранцам,
американцам, русским, итальянцам,
а завтра, может быть, и африканцам,
и всем грядущим снегозасыпанцам,
и, уж конечно, всем самокопанцам.
Его с лопатой, ну, хоть в бронзе выставь
на всепланетный съезд пачиковистов!
Что вспоминал обледенелый Степа?
У Трубной дом, смесь диссенды́ и стеба,
где грезилось ему, что из бараков
Россию может выволочь «Параграф».
О, первое компьютерное племя,
которому в обеденное время
и, не стряхнув с бородки макарон,
Иртеньева читал он в микрофон.
Но чем же завершилось это, Степа?
Как Русь, в снегу Америка, Европа,
и там, и тут сейчас капитализмы,
как дуализмы, снегозавализмы.
Нас не спасет от снегорезультата
иртеньевская древняя цитата…
А что спасет? Бессмертная лопата.
Куда едут крыши
Я не только поэт площадей.
Я поэт всех нормальных людей.
А порою хочу —
ну, хоть маленькую
завести в себе ненормалинку.
Скучно…
Как-то все скученно,
Скрученно…
А кто-то оправдывается,
но зряшно:
«Все-таки «скушно» лучше, чем «страшно».
Слух мне режет
страшный скрежет
раскуда-то едущих крыш.
Раскудахтались, ржавые…
Ишь!
Кыш!
Крыша