не повел людей дорогою кровавой
в страшный бой, бессмысленный, но правый.
Мирным пораженьем спас народ.
Чувствовал я, как на Черной речке,
видя метки пуль, а не сердечки,
в Праге на облупленной стене —
фрески горе-маршала Эль Гречки.
Едки были чешские словечки,
и до боли стало стыдно мне.
И мне стыдно.
Навсегда мне стыдно,
а конца моим стыдам не видно.
Пусть забытым буду
и освистанным,
и не перелистанным никем,
быть хочу я лишь с идеалистами!
Братиславе боль мою повем.
Дубчек, и Альенде, и Ромен Гари —
вот сейчас мои поводыри!
А вот у тебя в глазах,
Веро́ника,
мягкая,
но все-таки иронийка.
«Странно мне, что Вы идеалист…
Идеалы-то не удались…
Вот вы без зонта,
а скоро ливень.
Был прекрасен Дубчек,
но наивен…»
Столько ям
мы нашим ближним роем.
Быть наивным —
это быть героем.
Но, хотя и деревянная,
не дурочка,
нас ведет не в пропасть
дудочка Дубчека,
а туда, где пахнет лесом,
чабрецом
и бессмертьем с человеческим лицом…
Так им и надо!
Снова от крови на рельсах мокро.
Мир, как открытая рана.
Станции лондонского метро —
родственницы Беслана.
Рельсы на станции детства – Зима
с бабочками узорными,
странно, что в мире, сходящем с ума,
вы еще кем-то не взорваны.
Каждый автобус, вагон, магазин —
будущие могильники,
где по хозяевам из руин
плачут щенками мобильники.
Наша планета – всемирный перрон
вместе с детьми грудными.
Господи, хоть бы кровавый террор
сделал всех сразу родными!
Как же звонили бесстыднейше вы,
наши сограждане злобные,
в радиостанцию «Эха Москвы»
после трагедии в Лондоне.
Торжествовала звонков канонада:
«Так им и надо!
Так им и надо!»
Наш доморощенный сталинский Рим
вычеркнул слово «пощада»,
тыча в арену пальцем кривым:
«Так им и надо!
Так им и надо!»
Мне этой радости мерзкой природа
памятна с тридцать седьмого года.
В душах – гулаговских пил вжик да вжик!
Страхом мы все облучились
и ненавидеть злорадно чужих
мы