И улыбка сошла
с непонявшего, что происходит, лица
цвета смугло-табачного,
временем высушенного листа.
Почему темной кожи боятся,
как будто потемок?
Где же фильм Александрова «Цирк»
и плывущий по нашим рукам негритенок?
Твои руки – лишь в крошеве табака,
но их в крови чужой не марал ты.
А теперь больше нет на земле
компаньеро Миранды,
кто хотел, чтобы каждый был в мире
дымком его Кубы согретый,
и кто в пальцах сплетал неразлучно
убитых Ромео с Джульеттой[11].
А убили его
здесь, в стране, обещавшей спасенье всем нациям.
В нас ошиблись они?
Или сами в себе мы – в семнадцатом?
Компаньеро Миранда лежит
и не жалуется, не шевелит́ ся,
шевелятся лишь пальцы,
ища на снегу золотые табачные листья.
Эти пальцы крутили их для барбудос[12],
а может, для Че Гевары,
но, как видно,
не скрутишь из русского снега
кубинской сигары.
Забери меня, забери
У реки, где тайга вся выжжена,
возле станции Залари
из обкатанной гальки выложено:
«Забери меня, забери!»
Вертолетчик – он как нарисованный,
и ресниц не найти длинней:
«Я, товарищ, в любви образованный,
а девах не встречал дурней.
Ну, была она, в общем, трахнута
и, признаюсь по-честному – мной.
Но я вкалывал раньше на тракторе —
так его я не брал домой.
И уж слишком она приставучая —
как увидит, обнимет, сжимат.
Знает, где я летаю, и мучает, —
разве я виноват, что женат?
Вдруг, – рехнувшись по бабьей надобности,
прыгнет в реку пускать пузыри?
Все гогочут над этой надписью:
«Забери меня, забери!»
И лицо его длинноресницее
оползло с нелюдским хохотком:
«Да куда забирать-то – в милицию?
Там и так все набито битком…»
Здесь, где царской и сталинской каторги
приснопамятные места,
люди – будто бы камни обкатанные,
но в камнях прорастают уста.
И становится все угрюмее,
все истерзанней и больней
наше кажущееся смирнодумие,
крик выдавливая из камней.
Всем