Разрезали мне узкие брюки,
и прямо на мне,
канцелярскими ножницами,
да еще приговаривали:
«У, дебил!»
В коммунизме мы были совсем непонятными
новшествами
и, быть может, единственными,
кто им был.
Было холодно зверски в Москве.
Ты была в досоветском тулупе,
но в метро мы погреться спустились,
и я тебя так целовал,
прижимая спиной к пограничнику бронзовому —
Карацупе
с его верным Джульбарсом,
врагов – но не нас —
загрызающим наповал.
Рок-н-ролл запрещали,
а мы танцевали его и под музыку венского вальса,
и пускай нас пугают свободой,
как будто чумой,
если я на земле
где хотелось и раньше всегда целовался,
под землей целоваться я буду —
хотя бы с землею самой.
Подарок Глазкова
Великих книг совсем не стало.
Неужто ты рожать устала
пророков, русская земля?
Беда. Не гений даже я.
Стихи скучают на парадах
и на тусовках не в цене.
Я ощущаю непорядок,
когда ни гения в стране!
Не тяпнуть с горя ли кефира?
Суперсенсация вчера,
что new Ахматова —
Земфира
для Вознесенского А. А.
Но, гнутая рукой Глазкова,
на моем письменном столе
Пегаса тяжкая подкова
как знак надежды на земле.
Не только гениев нам надо,
и надо больше, чем вождей,
людей исчезнувшего склада —
людей! – порядочных людей!
Я – за порядочный порядок
с таким условием простым,
что если будет век несладок,
век ложью мы не подсластим.
Русь, будь правдивой на здоровье,
и станет наш народ велик,
но не за счет великой крови,
а лишь за счет великих книг.
У реки ясный ангел
У реки Ясный Ангел
с нежным нравом ручья
ни в каком я ни ранге —
просто я – это я.
И сегодня здесь, в Чили,
как в Сибири