Он не ждал ответа, а требовал действий. Кухарка Катя засуетилась с чашками, блюдцами и ложками. Камердинер Митрофан скомандовал сенной девке Пелагее закипятить воду, а сам поспешил в погреб за перемолотым кофе и вареньями.
– Нахлебники, – продолжал дворецкий, наблюдая за бегающим людом, – привыкли на сундюках валяться, лясы точить да ждать, когда хозяин хлеба подаст. Душонки сыромяжные. Я вам устрою отдых!
Так, под рычание Бакхманна, тумаки и пинки дворня маркиза собрала кофейный сервиз. Все, что требовалось, заварили, разложили, расставили. Катя прихватила тяжелый серебряный поднос и мелкими шажками побежала было к хозяйским комнатам, но надзиратель остановил ее.
– Малáя пойдеть, – жестко произнес он, кивнув на Пелагею.
– Так ручонки у нее некрепкие еще, – начала было защищать девчонку Катя, – поднос один только в два пуда…
Дворецкий вставил монокль в глаз, злобно сверкнул им на дворовых, хмыкнул и подошел к Пелагее. Красоту девушки портило безликое английское серое шерстяное платье с белым фартучком, а пышные русые волосы прикрывала невзрачная сеточка.
– Это вам, старым паршивым дворовым тварям, надо знать, как поднос в руках удерживать, а молодой лапочке с бесподобной фигуркой достаточно правильно удерживать в руках то, что принадлежит ее хозяину.
С этими словами Бакхманн опрокинул голову и от души расхохотался. Пелагея покраснела. Катя отвернулась и закрыла глаза. Митрофан с тоской сглотнул, но прикусил губу.
– Девочка же совсем, – просяще произнесла Катя. – Зачем ей к барину идти? Что он с ней сделает-то? Поиграется, и только. А у них вон и так наложница молодая имеется…
– Молчать, паскюдь! – рявкнул Бакхманн. Он терял хорошее расположение духа.
– Насколько я знаю, одинокие волки, вроде вашего хозяина, обладают известной ненасытностью в отношении к удовольствиям с такими вот курочками, – с этими словами дворецкий сдернул сеточку с волос Пелагеи, сорвал фартучек и стянул рукава с плеч. – Ты, ненаглядная, кофей барину неси и не вякай, ежели он еще и потискать тебя пожелаеть. А ежели вякнешь, то я к его плетям приложу еще двадцать палок. Собственноручно… Ню-ню, не бойся, – удовлетворенно добавил он, видя на лице девочки испуганное послушание. – Иди. Барин тебя оценит.
Пелагею пихнули к дверям. Под хохот Бакхманна и жалкие взоры Митрофана с Катей та, еле удерживая поднос, направилась к барским покоям. Поднялась по лестнице, ужасаясь тому, как пронзительно стучала чашечка на расписном блюдце. Чашечка была пуста, оттого, видно, и тряслась. Ливрейный лакей, окинув ее странным взором, буркнул: «Его сиятельство в библиотеке», отворил и неслышно закрыл за ней массивную дверь. В библиотеке? Девочка постояла в полумраке проходной залы. Что-то волнение стало подкрадываться к горлу, а там и в животе как-то нехорошо становилось. Муторно. Прошла вперед к свету ламп. Приемная кабинета. Снова открытая