Константин кивнул.
– Так вот, раньше мои отлучки, что называется, били ее под дых. Так кипел агонизирующий вулкан ее любви.
– А потом? – перебил Конебрицкий.
– И вспомнить смешно. Говорит: «У меня улетучилась потребность в тебе».
– Ну связь тут однородна, – умудренно произнес Константин, – не иначе как любовника завела.
Клим задумался и вздрогнул только тогда, когда «укусил» окурок сигареты.
А Конебрицкий действительно вспомнил эту самую Лидуху. Когда Клим в ее присутствии с кем-либо говорил, то, оборачиваясь к ней, мягчил голос.
Они познакомились перед охотой. Клим пыжил патроны, а Костя развешивал дробь. А в небе заканчивалась гроза. Гром порылся в тучах и, видимо, не найдя то, что искал, углох.
– Ну все! – торжественно произнес тогда Клим и смел с газеты пороховинки.
– Что, хочешь сказать, что ты пойдешь на охоту? – приузила она на него свои и без того мелкие глаза.
– А чего ж! – воскликнул он. – Вы – в полном боевом.
– А ну сейчас же распыжи все! – притопнула она своим растоптанным туфлем.
– Да ты что? – попятился он от нее как от огня.
– Кому сказала?! – вопросительно воскликнула она.
– Ну вот, видишь? – произнес он. И посоветовал: – Гляди не женись, а то будешь ходить под одной половицей.
И вот про Лидуху – ни слова, ни духу.
Еще раз Костя видел, как Клим совал в ушко иголки послюнявленную, наглухо скрученную нитку, которая, ускользая, раскручивалась, приобретая прежнюю простоволосость и никак не лезла в уготованное ей отверстие. А Лидуха рядом клеветническим образом возводила на него напраслину:
– Вот нажрался и с косых глаз не попадешь!
А Клим сроду пил страсть как умеренно, может быть, как раз от того, что пуще всего на свете боялся ее, свою «суженную до широты Черного моря», как говорил все тот же Коська Прыга.
А один раз Костя с Климом вместе были на курорте. В так называемой Лопинской долине. Наверно, за иссеченность ветрами-суховеями ее прозвали Лопинской.
Так вот, Клим там весь свободный от процедур день только и делал, как писал письма жене.
Безоконной своей частью дом, в котором они отдыхали, был упячен в сад, и оттуда, как из засады, словно перед дуэлью, глядел на мир зорко и торжественно.
Во дворе была веранда, и на нее по вечерам приходили поплясать общежитские девки. Иногда заглядывали и солдаты. За которыми, в свою очередь, охотились сержанты. И горько было видеть, как выдворяемый покорно шел за своим командиром.
Так вот, Клим на танцы ни разу не ходил.
Правда, там и красавиц-то особенных не было. Да и Лидуха-то была, как охорошенная скирда, – руку не засунуть, былки не высмыкнуть. А вот там, где у других дразняще-дерзостное возвышение грудей, – неразборчивая комковатость.
Сверху, словно по перилам на заднице, скатился голосок. Это заговорило весь день молчавшее радио.
– Ну чего, давай по глотку, да до дна! – поднял Клим свой стакан.
– А