– Какой именно?
– Он вообразил, что в самом деле чего-то стоит для тех христопродавцев, что захватили власть. Но это было очередное и далеко не последнее заблуждение. Вернее полагать, даже не заблуждение, а наивная вера в новую сказку.
– Но куда он был гож, этот русский человек, со своими скромными верованиями и неизвестной археологической датировкой крещения Руси? – завозражал Прялин. – Что он смог и умел? Новообращенные народы даже существующими материалами вовсю освоили печатное дело.
– И у них стала процветать книжная религия, – вставил Геннадий.
– Пусть так.
– Но наша ограниченность всегда коренится в каких-то непревзойденных особенностях. В той же молитвенной драматичности. Вот послушай, как это описано во «Второзаконии»: «Предаст тебя Господь на поражение врагам твоим; одним путем выступишь против них, а семью путями побежишь от них; и будешь рассеян по всем царствам земли». – Он сделал паузу: – А мы от лица Господня заключаем языческий мир.
Прялин не знал почему, но его всегда злила кондовая правота Куимова. Навалилась она без предработных приготовлений. И некий отборник, как он зовет его, «лихоманец», вылущивает аргументы один из другого, и возникает святотатственное, почти позорное помышление. И у него, словно кто просом сыпанул, начинается бессонница. И во время нее, продолжая мысленный спор с другом, он доходит до той самой правоты, которую невозможно обуздать никакой демагогией, и с радостью ждет новой встречи, спор в которой наверняка окончится в его пользу.
Но он не знал, как велико пространство абсурда. Что нынешняя интеллектуальная элита, конечно же, уступает прошлой. А он, Куимов, понял: научный климат, в котором произрастали нынешние утверждения, простонародье испортило своей зловонной мочой, потому специфические знания могли понадобиться только для того, чтобы отметить мобильность общества, но не уметь сделать вывод.
– Вот пришел ко мне как-то один знакомый писатель, – продолжил Куимов, – и положил передо мной рассказ, который назывался «Мистика». В нем повествовалось, как он, автор, пришел на кладбище, с одной могильной плиты списал фамилию героя, с другой – имя, с третьей – отчество. «И что же ты думаешь!» – вскричал он мне. – «Пришел к тебе человек и сказал: “Я – Петр Иванович Сидоров!”» Автор от удивления чуть не обмочился. «Откуда ты это узнал?» – «Эта глупость была зашифрована в заголовке рассказа», – я ему.
– Но разве не могло быть такого совпадения? – спросил Прялин.
– Да может, так оно и было! – вновь загорячился Геннадий. – Но дело-то совершенно не в том. Это частный случай, поэтому должен быть рассказан как байка. А то ведь тот самый Сидоров, явившись, должен был что-то делать. И непременно мистическое. Ведь когда Иисус появлялся перед изумленным народом, он же не кричал, что он – Христос, а – творил чудеса.
Прялин стоял у окна и наблюдал, как занавеску ели какие-то дальние высверки. Они сюда, собственно, не доносили света. Только на миг или два стекла отражали