Родители Коюн, к счастью, не пострадали за ее художества, но открестились от дочери моментально. Ее турок-папаша, чудом оказавшийся в свое время в орднунг-менш, поскольку еще до реинигунга тщательно избегал общения с диаспорой, слишком трусился над своим статусом, а мать, по бумагам немка, на деле же – тоже полукровка, во всем следовала мужу. Они официально отреклись от Коюн и подтвердили это под пентоталом. Точнее, подтвердил отец, а мать… а ответы матери сочли приемлемыми для сохранения статуса.
(«Милая, нормальная мать не может отказаться от ребенка, – пояснила Грета, – на словах откажется, но в душе все равно не разорвет ниточку. Мы это знаем, мы не видим в этом ничего зазорного. Твоя мать любит тебя, но геройствовать ради этой любви не будет»)
Друзья? Соученики? Те, кто был поближе, прошли пентотал. Троих взяли, одного из них Коюн даже не вспомнила, как ни пыталась – трал райхсполицай имел очень широкий захват. Остальные тоже отказались от нее, как от зачумленной – кто из убеждений, кто из страха. Руководителя ячейки тоже взяли, но увы – ячейка оказалась слепой, инструкции милый дедушка-преподаватель получал от старого друга из Брюсселя. Не так давно «старый друг», правда, тоже оказался в лапках Греты, и теперь эти два седобородых патриарха науки и либерализма смогут вдоволь пообщаться на Дезашанте.
Итак, Коюн лежала, скорчившись, и думала о том, кто есть кто и кто был кем в ее жизни. Она сознательно игнорировала результаты пентоталовых проб и допросов Греты. Не потому, что не верила им, а… неизвестно почему. Она рассматривала свои отношения с родителями, с парнем, с друзьями до того, как все случилось.
И с ужасом понимала, что близких людей у нее не было вообще. Это так странно – она всегда была окружена людьми, она, скорее, была компанейской девочкой, чем тихоней, несмотря на характер. Вокруг нее было много людей, но стоило ей попасть в беду, как выяснилось, что это даже и не люди, а тени, призраки! А безжалостный голос Греты в глубине подсознания говорил: такова цена либеральных чувств. Политкоректная любовь – это не любовь; любовь тоталитарна по своей природе. И не важно, какая это любовь – мужчины к женщине или женщины к мужчине, родителя к ребенку или ребенка к родителю, друзей… – настоящая любовь всегда ревностна и тоталитарна.
Как любовь Греты. Коюн не была слепой, она видела слезы, которым ее тюремщица не дала пролиться в ее присутствии, видела боль, плещущуюся там, в глубине ее пронзительных зеленоватых глаз, посеревших в минуту их расставания….
Это было настоящее чувство. Если бы Грета была на месте Джори, которого Коюн некогда считала своим парнем, она по камушку разнесла бы Моабит, чтобы достать свою возлюбленную. Коюн не сомневалась в этом. Ей нравится власть, но она твердо знает цену, которую за власть платишь. Цена эта – ответственность; но не просто ответственность.