В шкафу у родителей я нашел трость, принадлежавшую некогда моему прадеду по отцовской линии, поручику Белой армии Михаилу Панаитаки, который в 1918 году был пойман большевиками во время своего побега в Китай и на всякий случай расстрелян. Трость была изысканной, с ручкой из слоновой кости в форме куриной лапки, держащей яичко, с золотой монограммой и золотыми когтями. Прадедушка Миша был недолго, по причине своего расстрела, женат на моей прабабушке, урожденной Ксении Шульгиной, чей брат Василий Шульгин был убежденным монархистом, антисемитом и одно время черносотенцем, который 2 марта 1917 года, по поручительству Государственной Думы, принял у Николая Второго отречение от престола и лежавшую там же рядом трость с куриной лапкой и яичком из слоновой кости, якобы вместо Державы – символа российского самодержавия. Василий-то и подарил эту трость Михаилу в день их с Ксенией свадьбы. В тридцатых годах Ксения, которая никогда больше замуж не вышла, вынуждена была обменять золотые когти на еду, а через полвека мой еврейский дедушка по материнской линии их опять отлил из собранных им золотых зубных коронок.
Наблюдая за мной, тяжело опирающимся на трость и эскортирующим ее внутрь квартиры, Сноузи авторитетно подметила, что моя хромота типична для тяжелого вывиха щиколотки. Она хотела снять с меня бинт и исследовать опухоль, и мне понадобилось утомительных пятнадцать минут, чтобы окончательно от нее отбиться.
Боль мою мне было трудно скрывать: кроме Миши, я ни с кем не спал уже неделю и мои страдания начали проявляться на моем лице, которое не могло сбросить с себя кислого выражения, кстати, очень подходившего хромоте.
Битва за снятие бинта вызвала у Сноузи голод, но все, что у меня было, это бутылка «Немировской» перцовки, кирпич ржаного хлеба и кружок украинской свиной колбасы – ужин каждого уважающего себя серфера.
Готовясь к ее приходу, я свил для нас небольшое гнездышко между диваном, электрическим камином и красной напольной лампой. Я набросал на пол одеял, подушек и прочей мягкой всячины и накрыл этот салатик малиново-красной простынкой с черными сердечками, которой мама, вероятно, украшала свой будуар для их половых столкновений с отцом.
Эх, жил бы я в другие времена, вместо этих подушечек и тряпочек лежали бы медвежьи шкуры и леопардовые головы, да и камин был бы не меньше чем на всю стену и пах бы жареным поросенком. Ведь женская фантазия – самый грандиозный инструмент выживания человечества. Подчас видишь определенную женщину с неопределенным мужчиной и диву даешься и чуть ли не вслух спрашиваешь – ну как эдакое возможно? Ан нет, у них, вишь, и дети есть, и мебель, и домашние животные, и со всем этим она и увядает, как сигаретка, тихо шипя. Если успех в жизни мужчины определяется его популярностью у женщин, то все, что ему надо, – это хорошо подвешенный язык.
Я нарисовал Сноузи