Словом, противоречивые чувства никак не покидали меня. Чтобы преодолеть их, я шёл в библиотеку матери и копался в её книгах, пытаясь найти побольше сведений о стране, которую я никогда не видел и ничего о ней не знал. Передо мной мелькали картинки далёких островов, и это было первым облегчением после пережитого потрясения. Оказывается, Япония – это не один остров, и даже не два, а великое множество! Их было больше тысячи! И как я не обратил на это должного внимания на уроках географии? Тогда все Японские острова слились для меня в небольшую узкую змейку на карте, неровной треугольной головой под названием Хоккайдо, упирающейся в остров Сахалин. На многих из них были вулканы, а сами острова лежали в глубоких водах морей Тихого океана. Одного этого уже было достаточно, чтобы затаить дыхание и снова, как в детстве, погрузиться в волшебные грёзы о невиданных землях, могучих горных вершинах с живописными шапками никогда не тающих снегов, о быстроходных парусниках с длинными мачтами, с которых какой-нибудь счастливый юнга, размахивая бескозыркой, радостно кричал своему капитану «Земля! Земля!».
Я рассматривал карты островов и читал их названия, и постепенно страна моего таинственного происхождения переставала быть безликой и безымянной для меня. С каждым новым поворотом реки или трудночитаемой горной цепью, нарисованной на карте, пелена неизвестности сползала с этой удивительной страны, которая, казалось, поворачивалась ко мне лицом, как человек, с кем сначала знакомишься случайно, поверхностно, вроде как с дорожным попутчиком, и проводишь с ним некоторое время в формальных беседах, но, даже зная его имя, так о нём ничего толком и не ведаешь, и только после какого-то момента откровения, подстёгнутого важным событием или твоим разгоревшимся любопытством, ты вдруг внимательно всматриваешься в него и замечаешь то, чего не видел ранее. Так я открывал для себя страну, которой был обязан своим рождением. Постепенно эмоции страха и настороженности уступали эмоциям терпеливого и вскоре вполне дружелюбного интереса.
«Так же я открыл для себя Костю, – думал я, – как чудесный, сначала чужой и даже чем-то враждебный мне остров… Эх, Костя, Костя…»
Когда тоска по другу становилась невыносимой, я бросал книжки, откладывал в сторону карту и увеличительное стекло и шёл спать, чтобы отвлечься от своих переживаний и хотя бы во сне снова покататься с ним на маленьком неровном катке лебединого прудика и, вернувшись с мороза уставшим и побитым, наесться масляных блинов до отвала, вспоминая нескончаемые комические падения Тарасова под истошные вопли Тортуги…
…Я так отчаянно тосковал по Косте, так молился о встрече, что наконец свершилось чудо. Я сидел в саду под вишней