Она говорила и говорила, но я не слушал её. «Япошка, япошка! – жужжало у меня в ушах. – Чернорылка…» Мои чувства передались и ей, и у неё тоже на глазах проступили слёзы.
– Пойми, об этом не так легко говорить… но я думала, что я очень сильная, что мне всё нипочём, и чего бы я ни делала, всё будет встречено с должным восторгом и по справедливости, но мир, к сожалению, устроен так, что люди ещё не готовы… – она опять замялась, подыскивая слова. – Ко многим вещам.
Я стоял как вкопанный, она держала меня за руки, а по моему лицу текли противные жгучие слёзы.
– Полно. Полно… садись, – сказала мать, усаживая меня в своё кресло у стола. – Я попытаюсь тебе всё объяснить.
Я сел. Слёзы попадали мне в рот и даже затекали за ворот рубахи, но что-то сковало меня, и я не мог шевельнуть рукой, чтобы их утереть. «Якушка!» – корчил рожи Аркашка Хромов где-то за моей спиной. «Японская кукушка», – вредно вторил ему хор соседских мальчишек, стреляющих в меня из рогатки. «Чернорылка!» – ехидным эхом отдавалось у меня в ушах и голове.
Мать стала ходить взад-вперёд возле стола как давеча, когда писала жалобу на ректора Чесальникова.
– Понимаешь, Аким… я очень сильный человек, – она гордо вскинула голову, тряхнув каштановыми косами, заколотыми в тяжёлый узел ниже затылка. – Я ничего не боюсь. Понимаешь, ничего! – словно в подтверждение своих слов она сжала руки в кулаки и тряхнула ими перед собой, словно хотела разбить невидимую стену. – И мне наплевать на то, что обо мне думают. Верно, что я упряма и всегда хотела жить так, как я хочу, но я никому не делала зла. Мы приходим в этот мир свободными людьми и должны жить по совести. По Божьей и по своей. Понимаешь?
Я кивнул, но совершенно не понимал, как сказанное ею относится к тому, что она передо мной в чём-то виновата, и решению ректора вычеркнуть меня из списка слушателей академии. Кто в этом случае поступил по совести, а кто нет – было неясно. Ректор Чесальников? Кто-то из принимавших мои экзамены профессоров?
На некоторых словах у маман перехватывало дыхание. Она уже не смотрела на меня, и мне показалось, что говорит она не со мной, а с собой и с кем-то ещё, кого в комнате сейчас не было. Видимо, она и сама это заметила и снова посмотрела на меня:
– Ты уже взрослый… ты должен меня понять. Дружба с твоим отцом… это очень сильное чувство. Оно разрушает преграды между людьми, хотя я знала, что нас не поймут. Но разве в этом дело?
Мысли её были бессвязны, они прыгали одна вперёд другой, я ничего не понимал и одновременно понимал всё. И от этого мне было очень больно, ведь ясно, что без своей на то воли я стал причиной несчастья сразу нескольких близких мне людей: матери, бабушки, отца, которого я никогда не знал, но уже горячо и преданно любил, и даже Кости, ведь мы не будем теперь учиться вместе, как мечтали, – но при этом я ничего не мог сделать. И ещё – я никак не мог понять, почему моё появление