К концу учёбы я подрос, стал стройнее и уже не был похож на мешок с кашей, как иногда меня называл Лесовой, катая на Русалке, оттого, что я неизменно сползал на бок, и порой, встречаясь взглядом с юношей с пытливыми чёрными глазами и высокими скулами на вытянутом лице, глядящим на меня внимательно и чуть отчуждённо из зеркала, я с трудом узнавал в нём робкого, пухленького мальчика, с чёрными вихрами и ямочками на щеках, перепачканных клейкими крошками засахаренного ревеня, а ведь это был я – тот самый Акимка Белозёрцев, японская кукушка, чернорылка, философ и мечтатель, сын морского офицера Тоёды Райдона, только тогда я об этом ещё ничего не знал.
8
Теруко мудро решила вопрос с необычной бледной хризантемой, нежданно-негаданно появившейся в её саду. Вместо того, чтобы просто срезать незваного гостя и подсадить на его место жёлтую хризантему, как и было задумано по рисунку праздника цветов, она осторожно выкопала самозванца с корнем и высадила в укромном месте в отдалённом уголке сада, под старой покорёженной сосной, в окружении четырёх валунов-частей света.
– Тебе здесь не будет слишком одиноко… – прошептала Теруко, утаптывая лопаткой землю вокруг его поникшего стебля. Отчего-то её недовольство при появлении бледного цветка сменилось необычной нежностью к нему. Ей было как будто стыдно, что она так бесцеремонно выкопала его.
– Ничего, ничего. Ты привыкнешь, – приговаривала она, трогая его листья. – Вот эта старая сосна – Шизукэса-я – не даст тебя в обиду. Днём она прикроет тебя от ветра, а на ночь расскажет тебе сказки из своих снов. Если честно, я уже устала слушать её повторяющиеся рассказы о коварных ветрах и хищных птицах. Но они так забавны. А утром сюда наверняка прилетят ласточки, и даже, если тебе повезёт, может, вернётся хототогису… У неё чудный голос и поёт она далеко не для всех.
Цветок внимательно слушал Теруко, но чувствовалось, что он не в своей тарелке. Корни его подсохли за время пересадки, и хотя они уже начинали снова оживать, приспосабливаясь к новому месту, голова у него болела, листочки скукожились, а лепестки потеряли влагу, поникли и свешивались теперь с цветочного ложа скучной бледной занавеской.
– Да, да я понимаю, сейчас. Сейчас я тебя полью, – спохватилась Теруко.
Она положила лопатку и подлила под стебель