Боялся темноты – заставлял себя искать её, где только можно. Чердаки, подвалы были моим постоянным местом обитания. Мать замучилась меня из них вытаскивать.
Спускаться вниз, за ступенькой ступенька, плотно закрыв за собой дверь и видеть, как тьма сгущается, как в ней не остается света очень страшно.
Самым жутким местом для меня был подвал. Я до сих пор туда не могу входить без содрогания. Мне казалось, что, если я заставлю себя пройти через этот подвал, который тянулся подо всем домом, я, наконец, перестану бояться.
Однажды, со мной произошел весьма странный случай, при воспоминании о котором и сейчас по спине бегут мурашки.
Я медленно ощупью пробирался по подвалу. Со всех сторон меня обступал липкий, душный, наполненный странным сладковатым тленом, похожий на запах прогорклых лекарств и скопившийся пыли, мрак. Запах формалина. Запах сгнивших тел, зарытых глубоко в земле, готовых вырваться на поверхность.
Запах сгущался.
А потом в темноте что-то начало светиться. Это были не кошачьи глаза.
Я видел (или мне только так казалось), длинные зрачки, горящие лютой злобой. Видел клыки. И бросился бежать, от ужаса не помня себя.
Даже не знаю, как я не заблудился, пока бежал, подгоняемый звуками шагов (или лап) за своей спиной.
Поскольку в десять лет я наркотики не принимал, и даже толком не пил, то бредом это быть не могло. Поэтому не знаю, что это было. Что бежало, преследуя меня, тяжело обдавая смрадным дыханием?
Лестница наверх, к спасительной двери, показалось такой длинной.
Бесконечной.
И когда я подбежал к ней, она оказалось запертой.
Сколько я не дёргал ручку, дверь не поддавалась. А сзади что-то приближалось.
развернулся, прислонившись спиной к двери, вглядываясь во мрак. Уверенный, что это только глупые страхи. Что ничего не будет.
А потом…
Я не помню, что было потом. Что-то может и было. А может, только мое больное воображение.
Мать говорила, что искали меня около девяти часов, а когда нашли, я почти не дышал.
Я несколько часов пролежал в обмороке. У меня был тяжелый случай какой-то нервной болезни. Я даже говорить перестал. Боялись, что я окончательно сдвинусь.
Даже папаша утратил авторитарный тон и пытался учиться говорить со мной по-человечески. Он снизошел до чтения сказок!
Как только я получил возможность выходить, я снова спустился в подвал. После этого вся семья испугалась за папашин рассудок и мою задницу. До светлого открытия, что бить меня бесполезно, отцу предстояло прожить ещё несколько лет поэтому моей попе было серьёзно больно.
Наука впрок не пошла.
Мне мало что идет на пользу.
Вторым страхом были женщины.
Подростком я ужасно их боялся, потому, что был хилым, болезненным, и был уверен, что ни хрена у меня с ними не выйдет.
Слава богу, ошибся.
Я боялся боли. У меня низкий болевой порог. Поэтому мне обязательно нужно было клясться на крови при каждом удобно случае и вне такового.