Лена чувствовала себя так, словно это она сама вошла в комнату, застав парней за худшим из всех видов разврата – мужеложство. Фу! «Голубой король»! Звучит почти красиво. На деле же отдает какашкой.
Лена потёрла виски, лоб, глаза. Что это она так разгорячилась? Ей-то, спрашивается, какое дело до интимных радостей неизвестного страдальца в далёком прошлом?
Но ничего поделать с собой она не могла. Злилась, и все.
Сходное чувство испытываешь, читая роман и симпатизируя главному герою. А потом он начинает творить глупости, отбивая всякое желание следить за его перипетиями.
В отличие от романа, дневник повествовал о реальных событиях. И от этого на душе становилось как-то неуютно и смутно.
И хотелось знать, что там было дальше с этим придурком.
В тетради ещё было много листов.
***
«Мы с Костей лежали на диване и взасос целовались. Я не слышал, как Лена вошла. Костя, наверное, тоже.
Картина была просто великолепная: я лежу на подушке. Костя, разгоряченный и мокрый, на мне.
«Мы жадно лобзаем друг друга».
Не берусь представить, что чувствовала Лена в этот светлый миг.
Что чувствовал я, тоже описывать не хочу. Это как во сне, в котором все одеты, а ты почему-то нагишом. Нюансов ощущений множество, но все сводятся к одному: нелепо и стыдно.
Итак, я смотрел на неё.
Выражение моего лица, слава тебе господи, я не видел, а Костя сделался нелепым и невменяемым – наполовину разъярен, до смерти перепуган.
Ещё бы! Праведник. Глава комсомола. Надежда института. Любимец публики и вдруг мужеложец! В этой роли мне-то хреново. А ведь мне паршивой овцой в стаде быть не привыкать.
Я бы здорово посмеялся над ситуацией, если бы не Лена.
У неё было такое лицо…
Она, наверное, ни о чем подобном даже и не читала, не слышала. А не то, что вообразить рядом с собой могла.
Бедная моя девочка.
Если бы я мог, я бы в тот момент с радостью куда-нибудь провалился.
Но проваливаться было некуда. Да и невозможно. Надо было как-то выравнивать ситуацию. А как, черт возьми?
Что говорить, когда любовь твоей жизни заходит и видит тебя наполовину раздетым, обнимающимся с другим мужиком, прижимающимся уста в уста, и ты не уверен, в течение какого времени сия картина стояла пред её светлыми очами?
Что сказать? Что у нас сеанс искусственного дыхания? Что он споткнулся и упал, а я его нежно утешил?
Костя вскочил, как ошпаренный:
– Мы тут… я тут… это не то, что ты думаешь!
Как будто он знал, о чем она думала?
Как будто подумать можно было что-то другое?
Итак, Костя оправдывался. Нелепее ничего не придумаешь.
Я же решил плыть по течению. Просто лежал и смотрел, куда повернут события.
Они, как и следовало полагать, никуда поворачивать не стали. Остались на месте.
Глаза Лены так и умоляли разубедить её в очевидном.
Ага, дождешься от меня. Как же? Врать я не мастак. Не люблю. Считаю ниже