Костя решил помыться. А я, дух безымянный, пользуясь спокойной обстановкой, – с жадностью смотрел на себя, вернее, – на Костю, – в зеркале. Костя не задумался, отчего он так пристально разглядывает сам себя; а для меня это было откровением. Конечно, я уже видел порой свое отражение в зеркале, воплощаясь в других людях; но сейчас я рассматривал того, кого любит Энжи.
И это – я. И – не я… Сдвинуться можно. Впрочем, наверное, уже… Да, неплох. Узкое загорелое лицо, ярко-черные тяжелые «воловьи» глаза с проникающим в душу, ( наверное, жутко соблазнительным), – взглядом; черные ресницы, широковатый нос, яркий рот; шрамик, разделяющий левую бровь на две части; темные волосы, крепкая смуглая шея и плечи. А как он пел к тому же! Я – пел… Нельзя ли мне насовсем остаться Костей, а?
Теплые струи воды расслабили тело; затем Костя энергично растерся махровым полотенцем; а после, – с сожалением, но решив, что только так будет правильно, – надел плавки.
Энжи то ли спала уже, то ли делала вид. В любом случае заняться с ней сегодня любовью означало бы: воспользоваться моментом. Несмотря на то, что она хочет меня не меньше, чем я ее. Но все же мы еще не столь близки, – говорил я, да и Костя тоже …собственному телу. А главное – сейчас каждое случайно неловкое движение может причинить ей сильную боль; еще несколько часов назад мы не знали, – не положат ли ее в больницу; а тут я со своими желаниями, пусть и взаимными…
Я осторожно забрался под отдельное одеяло на двуспальной кровати. Анжела прерывисто вздохнула, вздрогнула всем телом. Смутно мелькнуло воспоминание, трудно сказать, мое или Костино, – о какой-то средневековой легенде, где влюбленные кладут меч посредине ложа, дабы не соблазняться. Почему им было нельзя соблазняться, я не вспомнил. Да и меча у меня не было. Я просунул руку под ее одеяло, коснулся теплого плеча, обнял…
Спасибо усталости, и мыслям о ее поврежденной ножке, – я сумел заснуть.
…
Когда солнце, залившее всю комнату сквозь широкое окно, которое никто из нас вчера не сообразил задернуть плотными шторами, – разбудило меня, – было уже не утро, а ближе к полудню.
Анжела пока явно не собиралась просыпаться; солнце ей мешало, – но она лишь укрылась одеялом с головой; и только волосы лежали на подушке, как темное покрывало. В солнечных лучах они казались золотисто-каштановыми. Я поднялся с кровати. Костя с изумлением вспоминал случившееся за вечер. Меня же удивить чем-то было трудно; я с наслаждением ощущал свое (то есть Костино), проснувшееся в этом мире, сохранившееся, и даже, хм… местами еще более окрепшее за ночь тело.
Мой первый реальный сон в человеческом теле; мое первое утро… Это Косте все равно; его мозг работал параллельно с моим, соображая, как ему быть с Энжи и Снежаной. А я задернул шторы, – пусть Анжела выспится; я чувствовал, что это ей необходимо. Тогда я еще не знал, что она приняла снотворное, – иначе просто не заснула бы вот так спокойно рядом с предметом своей мечты, внезапно сбывшейся в этот, – то ли кошмарный, то ли прекрасный, – вечер. Я просто знал, что нужно дать ей проспать хоть весь этот