– Вот каки картины матери твоей рисовать надо, а не кувшин на полотенце с яблоками! – воскликнула нянька.
Осторожно ступая по крутой скользкой тропинке, мы спустились за гору, к барачному поселку. И, пройдя по зеленой улочке, вошли в землянку.
– Есть кто дома? Здоровы ли кума с кумом?
В затхлой, прокуренной комнатенке с земляным полом закопошились, закашляли. Над столом зажгли абажур, на стол стали метать банки, тарелки… Потом водрузили самовар. Няня Шура развернула балалайку. К ней подсел одноглазый прыщавый парнишка с гармонью, и они рявкнули со всего размаху:
Славное море, священный Байкал!
Пили-ели мало, больше пели. Особенно много пел одноглазый парень, которого звали Спиридон.
Когда мы кубарем скакали с горы, чтобы не опоздать в детсад за Аленкой, я, подпрыгивая, орала во всю глотку:
Ой-йо, да только конь мой вороной
Ой-йо, да обрез стальной
Ой-йо, лес густой туман
Ой-йо, да только батька-атаман!
Со свинцом в груди
я пришел с войны.
Привязал коня,
лег возле жены.
Часа не прошло,
комиссар пришел,
отвязал коня
и жену увел.
Шашку со стены,
да рубаху снял.
Хату подпалил,
да обрез достал.
Привык в дебрях жить,
доживать свой крест.
Много нас тогда
уходило в лес.
А няня Шура, поминутно падая, причитала:
– Ой, ба! Ой, ма! Ой, загуляла, ой, чует мое сердце, загуляла я-а-а-а! Да с такого разгону, чай оглобли не развернуть!
Страшная находка
Наш весенний загул длился неделю. Дома его никто и не заметил, а для меня это было, как открытие иного материка с его самобытными аборигенами. Потом я и наших дворовых мальчишек водила в те края, за старый стадион, где растет дикий чеснок, называемый у местных «калба». И паслась наша ватага на той «калбе» среди бурьяна, пока не наткнулась на убитого матроса. Он лежал в траве уже холодный, лицо белое, глаза открыты, на глаза садятся мухи, а он и не моргает. Китель расстегнут, пряжка ремня блестит, бескозырка с ленточкой «Тихоокеанский флот». Тельняшка, почерневшая от крови, и много-много мух…
Мы бежали до трамвайной остановки, молча. И в трамвае ехали молча. И дома никто никому ничего не рассказал. И не ездили мы больше в ту сторону. И взрослые облегченно вздохнули – от нас перестало вонять чесноком.
Няня Ёся
В конце мая отец получил командировку на согласование проекта в Ленинград и взял меня с собой. Обратно он улетел без меня. Я осталась на все лето у дедушки Сережи с бабушкой Ниной. Они жили на Литейном проспекте. Их единственная комнатенка выхо-дила окнами на крыши соседних домов, над которыми возвышался тогда