Ты помнишь, изменщик коварный,
как я доверялась тебе?
Для меня было колоссальным открытием, что песни совсем не обязательно тоненько выводить или торжественно басить. Вполне достаточно, и даже порой необходимо, просто орать их от души.
И еще я читала. Много и все подряд. Самой любимой моей книжкой была «ПРИНЦ И НИЩИЙ» Марка Твена. Ее я перечитывала в течение всей зимы.
Крымская зима миновала для меня совершенно незаметно. А уже в апреле обратно из Ленинграда прилетела бабушка Нина. И они с бабушкой Клавдией кудахтали над моей чахоточной особой все следующее лето.
Не Софроницкий
Меня привезли обратно в родительский дом в Сталинск-Кузнецкий к началу августа, чтобы я прошла прослушивание в нашу районную музыкальную школу. Дома меня ожидал сюрприз: моя младшая сестренка. Я знала, что она у меня есть. Потому что, пока жила дома, постоянно навещала ее с отцом в деревне на горе у кормилицы, которая держала коз и у которой своих детей было четверо. А у моей мамы не было молока. Да и не планировали они мою Аленку. Просто, когда отменили запрет на аборты, было поздно. А к кормилице ее определили, чтобы не повторился такой же рахит, как у меня.
Я плохо представляла себе, что там они могли или не могли планировать. Тем более что бабушка Нина говорила, что Аленку мне купили на заказ, вместо немецкой куклы. Правда, немецкую куклу я помнила хорошо, мне ее торжественно вручили всей семьей. Но уже где-то через пару часов она была разобрана на составные части.
– Такая кукла пропала! – чуть не рыдала матушка, отшлепывая меня.
Но зато я теперь знала, как закрываются и открываются куклины глаза и где у куклы пищалка. Конечно, сестричку Аленушку спрятали от меня подальше, пока я не поумнела.
И еще у нас появилась няня Шура. Ее имя было написано на ее пальцах (указательном, среднем, безымянном и мизинце) ее левой руки. В отличие от моих родителей, она курила «козью ножку», скручивая ее из обрывка газеты и засыпая туда рыночный самосад. И у нее была балалайка, на которой она лихо играла, пока родители ходили на работу.
Мы с ней подружились, распевая дуэтом «Окрасился месяц багрянцем». А еще она любила петь потрясающую песню «Оля любила реку». Я эту песню тоже разучила и подпевала с дрожью в голосе:
Вдруг достает он кинжал,
молча над Олей склонился.
Оля закрыла глаза,
в речку венок покатился.
НяниШурину балалайку я освоила в три дня.
Прослушивание в музыкальную школу я прошла, но только на вечернее отделение и только потому, что папин друг, дядя Мартин, преподавал в той школе кларнет. С мамой была истерика по поводу того, что и здесь от меня никакого проку. Отец долго ее уговаривал, но под конец вспылил и заорал, что нечего из ребенка Владимира Софроницкого выжимать, что у нее самой-то вообще никакого слуха, а ее музыкальные предки дальше стародеревенского цыганского хора у господина Шубина не пошли!
Вот так я впервые услышала имя великого