– Да здравствует король!
Это прозвучало как ругательство.
– Инструменты настроены, – ревел Жан де Бон.
Король снова поцеловал руку Анны, он теперь смеялся, как сатир.
Гроза утихла.
Около полуночи пьяная волна пошла на убыль.
Жан де Бон со стеклянными глазами сидел на полу и бурчал бессмысленные слова, прислонившись лбом к ножке стула. Балю опустился в кресло на другом конце комнаты и тихо похрапывал. Сеньор Тристан с восковым, постаревшим лицом, скорчившись, сидел у стола. Оливер, которого король под рычание трех придворных короновал рогатым чепцом Анны и облек в ее верхнее одеяние, сидел неподвижно и прямо на табурете; в своем странном головном убранстве, трезвый, внимательный и страшный, он был похож на какого-то жреца Астарты[21]. Анна, охмелевшая, мятущаяся между волей мейстера и вожделением короля, утомленная от вина, страха и непрерывного напряжения, сидела – как пожелал Людовик – перед ним на столе, со спутанными волосами, томными глазами и с лицом, обращенным в сторону Оливера. Король, прислонив отяжелевшую голову к спинке своего стула, смотрел на Анну, не прикасаясь к ней. Его взгляд скользил по затылку, руке и абрису ее упругих грудей. Вдруг он встал и поднял Анну со стола таким легким и уверенным движением, словно опьянение прошло. Безмолвно, со спокойствием обладателя, обнял он Анну за плечи и повел ее, безвольную от изумления, к двери. Там с решительным, диким и жестким лицом стоял Оливер с чепцом и верхним платьем Анны в руках. Женщина ловко выскользнула из рук Людовика, и Неккер, шагнув, очутился между ней и королем; у того на лбу налились жилы.
– Прочь, – сказал он сквозь зубы.
Оливер не тронулся:
– Дама просит отпустить ее, ваше величество.
– Прочь, – крикнул Людовик и поднял кулак.
Оливер остановил его взглядом.
– Государь, не советую меня бить, – тихо сказал он и, двинув Анну к двери, бросил ей платье; она тотчас же выскользнула из залы.
Король крикнул через плечо:
– Профос!
Тристан подскочил на месте; при упоминании его должности хмель соскочил с него мгновенно. Он серьезно и с готовностью спросил:
– Государь?
Кардинал, зевая, также проснулся и вышел из глубины комнаты. Только Жан де Бон оставался спокойным.
– Что, птичка щебечет уже в гнездышке? – спросил Балю, оглядываясь.
Оливер открыл обе створки двери и тихо прошептал, почтительно сгибаясь:
– Государь, сегодня вешать уже поздно.
Людовик, опешив, посмотрел на него, затем разразился смехом:
– Ты прав, Оливер,