Неккер с серым, окаменевшим лицом проговорил сквозь зубы:
– Нет, ваше величество, не думаю.
Король распахнул дверь.
– Пойдем, побрей меня, – приказал он.
Оливер последовал за ним в гардеробную. Одна из стен небольшой комнаты была занята огромным, великолепно граненным зеркалом, полученным в подарок от Венецианской республики в те дни, когда Людовик водил еще дружбу с ее союзником – герцогом Савойским, своим гостем, а не с миланским герцогом Сфорца. Король сел на стул о трех ножках с низкой спинкой, развязал шейный платок и откинул голову назад; его веки казались опущенными, но через ресницы он видел в зеркале каждое движение брадобрея, который со спокойным лицом взбивал мыльную пену в серебряном тазу. Когда лицо Людовика было намылено, губы его дрогнули под белой пеной, словно от беззвучного смеха. Мейстер ловко и привычно правил бритву.
– Мы в хорошем настроении, – сказал король, не открывая глаз. – Мы желаем сегодня вечером быть веселыми, мы желаем видеть около себя веселых людей.
Оливер подошел с бритвой и мягко наклонил голову короля набок.
– Оливер, к ужину ты пригласишь трех моих куманьков.
Брадобрей кивнул утвердительно и скользнул бритвой около щек и подбородка короля. Людовик сказал, почти не открывая рта:
– Но лишь толстый Бон бывает весел, когда напьется. Тристан становится нем, а Балю пошл. Оливер, ты будешь четвертым.
Король некрасиво вытянул губы, когда мейстер стал брить ему подбородок.
Он снова проворчал все еще с закрытыми глазами:
– Однако ты в плохом настроении, мой друг, а потому мы желаем, чтобы ты… – Тут король открыл глаза. – Мы желаем, чтобы ты привел свою жену, Оливер.
На одну секунду бритва остановилась около самого горла; король взглянул на Оливера, тот до крови прикусил себе губы. Людовик спросил совсем тихо:
– А что, разве так трудно перерезать глотку, друг мой Оливер?
И, говоря так, король улыбнулся. Оливер наклонился немного вперед, с лицом неподвижным, как будто глухой.
Острие бритвы нежно скользило вверх по щеке.
Наступил вечер. Парило, как перед грозой. Нервы людей были напряжены, как и тяжкий синий слой воздуха над ними. Только король казался бодрым, прекрасно настроенным и словно не ощущал давящей атмосферы; также был он равнодушен и к жуткому, почти обидному спокойствию Неккера, которым тот прикрывал свое бешенство. Или спокойствие этого человека было лишь хитрой маской беспомощной души, которая колеблется между противоположными чувствами и тяготениями, вынужденная остановиться на каком-нибудь выходе? Или было оно честным выражением принятого внутреннего решения? Людовик этого не знал; он укрылся за своей веселостью, чтобы, не выдавая своего любопытства, наблюдать за другим. Оливер в свою очередь загородился, как стеною, тактом, серьезностью, сдержанностью и не особенно искренним смирением.
Когда Неккер, попросив разрешения пойти переодеться и предупредить жену, уже выходил из комнаты, пятясь задом с совершенно