Сейчас Генчик был искренне убеждён, что не изменился с тех пор. Когда кто-то смотрел его фотографии пятнадцатилетней давности и говорил: «Неужели это ты?», то он не верил удивлению. Но странно. Фотографии, которые он раньше считал неудачными, теперь изменились. Даже на лопоухом, стриженном под ноль фото четвёртого класса он стал себе симпатичен.
От него всегда ожидали большего, чем он мог. В школе почему-то считали отличным математиком. А у него была хорошая память, и он только выдёргивал из неё нужные формулы, не зная и не любя дремучий лес теории, стоящей за изящными задачками. В фехтовальной секции на него поставил тренер, как-то разглядевший мгновенную реакцию и холодное чутьё. А он любил рапиру только как игру, танец мышц. И после семи лет занятий тренер закатил настоящую истерику, вопя, что за это время сделал бы двух олимпийских призёров.
Тёща и Ерофеев были первыми, кто раскусил скорлупку. Но он и не прятался в неё. А теперь эти двое смеют по отношению к нему такое, чего не смел никто. Никому и в голову, видимо, не приходило «сметь».
С Лидой он познакомился на улице. Был сентябрь, но задувало по-ноябрьски.
Он шёл по тротуару, затем остановился прикурить. Она обогнала его.
Она, доставая что-то в сумочке, остановилась, и он обогнал её. Улица была полупуста, и после нескольких обгонов они внутренне усмехнулись и не удивились, одновременно остановившись на остановке автобуса. Она отвернулась от ветра, и он смотрел прямо в её лицо. Светлые прямые волосы набрасывались на лицо, влажнели синие глаза, сумочку она прижала к груди, туфли чуть косолапили. Генчик не удержался и сказал: «Вы такая милая…»
Лиде нравилось вспоминать об их знакомстве, и она говорила, что каждый год в сентябре она ходит туда, на их остановку. Это не казалось ему смешным, но уже не было и трогательным.
«Разве один человек, – думал Генчик, шагая в толпе, – разве один – совсем один? Где-то его ждут Ерофеев и тёща. Где-то его подстерегают охотники, которые жить не могут без стрельбы. И дело не в том, что Ерофеев – свободный охотник, а тёща травит дичь для общественной пользы. Всё дело в том… В чём? Хочу жить, смотреть на людей. Не хочу рутины. Хочу смотреть на эту блондинку с хищными ноздрями, хочу ощущать своё сердце, свою кровь, бегущую под кожей, хочу говорить громко то, что думаю, хочу знать, что меня слушают, хочу…»
Пока он шёл до площади Маяковского, затем свернул направо, на Садово-Триумфальную, в окружении августовской погоды, лёгкого ветерка, в нём всё твёрже вырастала решимость. Он растерянно и счастливо улыбался.
«Я уеду, – думал он. – Уеду, наконец! По земле ногами, каждый бугорок и будку стрелочника, все реки, все траулеры, все якутские морозы, весь гнус, все Маргиланы и Лиепаи – пешеходную дорогу проложа! Все плотницкие и такелажные, бухгалтерские и плотогонные, буровые и хлебопекарные, полевые – для меня. Господи!»
– Я уеду, – решил он.
9 марта
Дерево
А началось всё с семечка, оторвавшегося от ветки дерева-матери и