Ещё Гусев чувствовал иногда скуку. Это было хуже, значительно хуже, чем злость. Как и всякий человек, он представлял в такие дни тщету своей маленькой жизни, не видел в ней ни событий, ни смысла, а так: сплю, ем, работаю, старею – а для чего? И ни достижения в космосе, ни произведения искусства ответа не давали.
Можно было вновь окунуться в ежедневную суету и забыть о смысле жизни. Это просто. Достаточно выйти и встать к пивному ларьку, воспитывая в людях элементарное воздержание. А потом постепенно разогнать себя, наполниться целью.
Но Гусев так не мог. Видимо, поэтому он и обладал своим даром. И потому скучал до исступления.
Кажется – всё, больше ни дышать, ни жить не обязательно. Сплошная мгла кругом, необъятная пустота и в ней крошечная пылинка – Гусев.
И всякий раз он выкарабкивался. Появлялось пристальное внимание к обоям, паркету, к верхушке липы, качающейся за окном. Это было необъяснимо. Как будто его сжимали до хруста в позвонках и в самый последний момент отпускали для того, чтобы он в очередной раз рождался. Чтобы ещё сильнее сросся с небом, деревьями, семьёй.
И продолжал улучшать людей.
7 марта
Скандинавиум
Маленький узбек Рахматуллаев и золотисто-голубой закат между Майори и Дубулты на плотном октябрьском пляже Рижского взморья долго шли друг около друга. Потом маленький узбек пошёл в Дом творчества.
Грустный лег спать.
Закат зашагал в Европу, сильно озадаченный грустью Рахматуллаева.
Ходили по песку невозмутимые евреи, свирепые литовцы, прокуренные русские, колеблющиеся татары, но грустных узбеков пока не бывало. Желание бури в душе Рахматуллаева так подействовало на закат, что утром следующего дня стёкла в Доме творчества гнулись (Рахматуллаев пальцем это проверил), а чайки, отброшенные к соснам, тщетно пытались вернуться к беснующейся стихии.
Надвигался какой-то берег.
Рахматуллаев довольно тупо смотрел на шведское селенье.
Наконец, шведские валуны уткнулись в латышский песок, ветер начал утихать. Вместо моря остались некоторые озёра и протоки там, где очертания побережий не вписывались друг в друга.
Шведские иммиграционные власти окружили Латвию флажками, потому что именно от Латвии Швеция пострадала особенно сильно.
Финляндия приняла на себя удар Эстонии и Петербурга.
Польша проглотила наконец-то Литву и Восточную Пруссию, но сама оказалась в пасти Германии.
Даже Копенгаген каким-то непостижимым образом приземлился на пустырь севернее Беловежской пущи.
Озадаченное Европейское сообщество