Но подобные тексты требуют ювелирного мастерства в их отделке. И Калашников – подлинный мастер! Он тяготеет к изысканности «мелкого письма», вызывая аллюзии на маньеризм художников древнерусской иконописи, когда монолитность стиля и эпическое величие уступали место изощренной дробности, разноцветности и композиционной запутанности. Это сказывается не только в камерных, но и в больших по формату картинах, где тщательная пропись деталей превалирует над обобщенностью образного решения. Выразительный пример – картина «Артаксеркс, Аман и Эсфирь» (2011): фигуры, заключенные в некие живописные прямоугольники, не взаимодействуют друг с другом, они отрешенно статичны, подобны древним истуканам. Они не более, чем знак времени. Но как тонко и подробно выписаны костюмы, покрывающая стол материя и прочий антураж! Упоение живописью вызывает и еще один вариант этого сюжета, датированный 2010 годом, который своей насыщенной синей гаммой, вычурной изобразительной конструкцией прямо тяготеет к изыскам символизма рубежа XIX–XX веков.
Даже принимаясь за историческое полотно, Калашников не отказывается от причудливой игры различными элементами, образующими в результате многофигурную сюжетную композицию, далекую от эпической повествовательности, но необыкновенно динамичную и занимательную. Таково грандиозное полотно «Перегон скота в штате Монтана (1989–1999), охватывающее несколько веков славной истории Северной Америки и одновременно множество стилевых и стилистических «поворотов» в развитии мирового искусства. Суть избранной художественной формы, позиционирующая опятьтаки Калашникова как современного автора, думается, в воображаемой «отсылке» зрителя к великому разнообразию техник выражения: цветному витражу, узорам калейдоскопа, точно спланированному фокусу циркового акробата.
Рисунок – душа композиций Калашникова. В картинах Брусиловского, например, господствует живописное начало, ибо он (при отличном владении рисунком) работает красочным пятном, объемом. Отсюда такое разнообразие мазков, то гладких, длинных, то пастозных, коротких и сильных, создающих рельеф холста, и т. д. Он может позволить себе вольность, порою некоторую небрежность, записывая холст каким-нибудь переливающимся фоном. Поверхность любой картины Калашникова преимущественно ровна, как бы «объективна», все тщательно продумано, никаких ремплиссажей. Красочный слой положен плотно, «вязко». Он должен быть таким же, как сама вещь, сработанная прочно и мастеровито. Нельзя более точно