Я согреться хотел.
Я забыться хотел перед смертью.
Здесь – могила моя.
Я лежу в этой красной земле —
бесфамильный мертвец,
не оплаканный пеньем и звоном.
Только тянутся розы слепыми корнями ко мне,
только синее небо высоко, как над стадионом.
Только кружатся ласточки,
щелкает флагами высь.
Наконец-то вокруг все как надо идет,
все – как надо!
Возвращаюсь к живым —
на работе меня заждались,
ухожу, как лунатик, из этого скорбного сада…
Я на сотню людей, что заденут меня рукавом,
и на тысячу лет,
что пройдут надо мной незаметно,
сохраню ощущенье —
как мертвый стоял на живом,
а точнее – как смертный стоял на бессмертном.
***
Мы жили между яблоней и вишней,
как ежиков счастливая семья —
хоть Волочёк, но был он все же Вышний —
тот Китеж-град, где уродился я.
Еще я помню имя Агриппина,
смешное слово – что ни говори,
звать бабушку я забывал так длинно,
ее назвал я бабушкой Агри.
Агри спала на сундуке в прихожей,
сундук менялся в стол, склад и кровать —
как бы в каюте. Нравилось пригожей
ей теплую погоду называть.
И бабушка, не атаман ни разу,
алмаз и жемчуг в сундуке храня,
из сундука вытаскивая фразу,
за борт ее бросала для меня
И мне среди разбоя и тумана
светили эти бледные огни —
«Пускай тебя подряд сто раз обманут,
ты только никого не обмани.»
Сундук уплыл, невидимый для глаза.
Но иногда сквозь темноту и лед
вся белая, всплывает эта фраза
и в черных волнах памяти плывет.
Хоть долго я беспамятству учился,
для нашей жизни плохо я гожусь,
как ни лечился, я не долечился —
убью легко, а обмануть стыжусь
***
Ни рак с его клешней, ни конь с его копытом
не заходил сюда, наверное, лет сто,
в лесу царил тоски и времени мзбыток,
линялая лиса косилась из кустов,
нарушивши покой некрашенных крестов.
искал я не плиту – хоть малую отметку,
под комариный звон и сам себе не рад,
я молча отозвал уставшую разведку
и кочку выбрал я с крестом, но наугад,
и прикоснулся к ней, оставить чтоб заметку —
мол, был я здесь, и я не виноват.
И что? и – ничего. Ни ветра, ни ответа
сырой земли, как сказки говорят,
Земля была безвидна, как до Света,
тверда и холодна, как Родина моя,
но некий Дух уже носился где-то,
мою судьбу не видя, но творя.
Ломаю в жизни я комедию, не драму,
и толком не пойму – где зритель, где я сам,
но иногда тот лес, почти как рай Адаму,
мне