Взгляды всех устремились на девушку.
Златка была ни жива ни мертва. Только мелко дрожал бокал в ее руке, из него выплескивался багряный, как кровь, напиток.
Она подняла голову. В ее широко раскрытых глазах стояли слезы. Но голос прозвучал твердо:
– Я никогда не буду гетманшей! Никогда!
– Адике! – вскрикнул Юрась.
– Запомните – никогда! – повысила голос Златка. – Самая злейшая кара не заставит меня отдать вам сердце и руку. Я люблю другого!
Она поставила свой бокал на стол и смело посмотрела гетману в лицо.
Все замерли. Ненко, Младен и Якуб побледнели.
За гетманским столом назревала буря.
Азем-ага и татарские салтаны с любопытством ждали – что будет дальше? Многогрешный положил руку на саблю и, весь в напряжении, подался вперед, следя, как верный пес, за своим хозяином.
У Юрася вдруг перехватило дыхание. Его душило бешенство.
Но не успел он вымолвить и слова, как распахнулись двери – и в покои ввалились трое подвыпивших старшин, выходивших до ветру, а с ними – высокий незнакомец в дубленом кожухе и бараньей шапке.
– Мы поймали запорожца, пан гетман!
– Заглядывал в окна!
Старшины подтолкнули запорошенного снегом казака на середину гостиной, поближе к гетману.
Когда незнакомец снял шапку и поклонился, послышался легкий девичий вскрик: это Златка и Стеха не смогли удержаться от невольного возгласа. Но никто из присутствующих, кроме Младена, Ненко и Якуба, не обратил на это внимания, поскольку для гетмана и его окружения значительно большей неожиданностью, чем девичий испуг, было появление в Немирове, да еще в доме гетмана, запорожца. Все смотрели на красивого молодца и ждали, что он скажет. Но он молчал, внимательно вглядываясь в лица присутствующих.
Яма
1
Приказав отряду из тридцати казаков дожидаться их в Краковецком лесу (Самусь, Абазин и Искра со своими небольшими отрядами отделились раньше и разъехались каждый в свою сторону), Семен Палий с Арсеном и его друзьями прибыл вечером в Немиров. Когда больше стемнело, они спустились в долину, осторожно перевели коней через замерзший пруд и, поднявшись на взгорье, где начинался город, прокрались окольными тропинками к крайней убогой хатке, что одиноко стояла у обрыва. В ее маленьких окошках мерцал едва заметный в плотной вечерней тьме огонек…
На их стук в окно из хаты донесся слабый женский голос:
– Кто там?
– Открой, мать! Не бойся. Мы люди свои – не басурманы. Зла не причиним, – сказал Палий.
В сенях загремел засов.
– Заходите, коль вы добрые люди, – послышался в темноте тот же голос.
Оставив Яцька с лошадьми, казаки вошли в хату. В челе печки горел жгут соломы, освещавший маленькую сгорбленную бабусю, худую, сморщенную, одетую в какие-то лохмотья. Она испуганно жалась к шестку, пропуская четырех незнакомцев.
– Добрый вечер, мать, – поздоровались казаки, оглядывая хату.
–