Двери распахнулись. В храм ворвались лучи солнечного света. В этом свету появились три фигуры. Свет обтекал их золотом, не давая разглядеть лица. Вострубил один из них:
– Люди, граждане, выходите. Мы вернулись.
Люди, не веря голосу, осторожно поднимались с пола, протирали глаза и смотрели на фигуры в золоте.
Татьяна Леонидовна подняла спящую Оленьку и шагнула к выходу. Как больно старым костям, боже…
В дверях внучку осторожно принял на руки человек.
– Батька, ты? – сквозь нездоровый сон спросила Оленька.
– Я, – ответил знакомый и незнакомый одновременно мужчина с георгиевской ленточкой на автомате.
– Пашка, – простонала Татьяна Леонидовна. – А доча…
– Да здесь я, здесь, мамо! Держи ей руку, сейчас вколю. Держи руку маме. Вот, все. Все хорошо будет, мамо. Мы здесь, мы вернулись. Несите ее! Дочка, иди ко мне…
Остывали автоматы. Догорал дом и БТР. Валялся в кювете холодильник «Либхер». Раздавленные пирожки пылились в кювете. Мертвых людей с черно-красными повязками закидывали в «Уралы» люди с георгиевскими лентами. На косом заборе сидел толстый кот Степан и с презрением смотрел на суетливых людей. Где-то взорвался боекомплект украинского танка.
– Мамо, а война уже кончилась? – спросила Оленька. Над луганскими степями вздымались дымы, ответить дочке было нечего.
Иван Донецкий
ДОРОГА
Тёща умерла в субботу. Сейчас мне кажется, что этот, относительно поздний звонок, сразу прозвучал вестником несчастья. Днём я разобрал кресло-кровать, чтобы отвезти его ей, в Горловку. Не успел.
Борхес сказал, что наше представление о городе анахронично. Был бы он библиотекарем в Донецке, четвёртый год обстреливаемом, то написал бы рассказ «Современные Иуды». Но он жил на другом континенте и вряд ли слышал слово «Украина».
Зачем мне знать о том, что прекрасная дорога в Горловку насквозь простреливается, перекрыта блокпостами, изрыта осколками? Моё представление о родном городе – упрямо анахронично. Я цепляюсь за него и не хочу знать, что делают вокруг него пришлые «во славу Украины». Паскаль вопрошал, что это за истина, которая по ту сторону реки становится ложью? Что это за слава, которая по ту сторону блокпоста становится позором? Я устал от лжи, которой люди прикрывают корыстолюбие.
– Мама умерла, – говорит жена. И наш хрупкий семейный мир, стоящий на спине донецкого безвременья, вмиг развалившись, летит в бездну: тесть не ходит, беспомощен, всё в доме держалось на ней…
Как мне доехать до Горловки по незнакомым просёлочным дорогам, в кромешной зимней тьме? За полчаса до комендантского часа?
Марина, горловская соседка, говорит, что скорая уехала. Ждут полицию и