– Вы, Тамара Ивановна, говорите о дьяволе так, будто сами в него верите, – улыбнулся Ремин.
– Не могу, не хочу верить, но когда вам этой чертовщиной три месяца голову набивают… когда… Не хочу верить, а сама вот оглядываюсь и думаю, а вот за эти слова вот…
Тамара вдруг поднялась, бледная как полотно, с широко раскрытыми глазами. Ремин в испуге тоже вскочил.
– Тамара Ивановна, что с вами?
– Ничего, ничего, – забормотала она, опять опускаясь на стул. – Garçon, un siffon[10], – приказала она слегка дрожащим голосом.
– Что с вами? – повторил свой вопрос встревоженный Ремин.
– Ничего, просто выпила лишнее, – ворчливо сказала она, сдергивая с головы шляпу и вытирая надушенным платком вспотевший лоб.
– Не выйти ли нам на воздух?
– Э, пустяки. Хмель от содовой сейчас пройдет. Эге! Посмотрите-ка, Ленька Чагин! Чего его сюда принесло? Добродетель ночью по Монмартру шатается.
Ремин быстро оглянулся, и его глаза встретились с насмешливыми глазами Чагина.
– Вот так неожиданная встреча! Алексей Петрович и Тамара Ивановна – странная комбинация, – улыбнулся он, здороваясь и подсаживаясь к столу.
– Чего же тут странного? Захотели и пришли. Мы люди не добродетельные, и если сидим ночью в кабаке, так ничего удивительного нет, и не будет ничего удивительного, если в худшем месте найдемся, а вот как вы-то здесь оказались? – насмешливо спросила Тамара, откидываясь на спинку стула и закладывая пальцы в проймы жилета.
– Ах, как бы мне хотелось подняться в вашем мнении и сказать, что я кучу́, но должен сознаться, что возвращаюсь от профессора Лекомба, который живет, как вам известно, здесь поблизости, и я зашел сюда съесть сэндвич и выпить чаю, так как Дора уже вернулась от Парду и спит.
– Да, я проводил Дарью Денисовну домой часа полтора тому назад, – сказал Ремин, и счастливое ощущение опять охватило его при воспоминании о Доре, и он с нежностью посмотрел на лицо Леонида, напомнившее ему очаровательное личико.
– Спасибо. Меня немножко мучила совесть, что я отказал Доре сопровождать ее, она так хотела, чтобы я ехал с ней. Но я не терплю этих сборищ m-lle Парду, – сказал он с брезгливой улыбкой.
– Шокируется ваша добродетель, – расхохоталась Тамара злым смехом.
– Представьте, да, – уронил Чагин. – Я не люблю суррогатов, а это суррогат веселого дома. Если бы мне захотелось подобной компании, я пойду в такое место, где уж совсем не надо стесняться, а при сестре и при дамах из общества я на это не решусь. Если им не стыдно, так мне неловко.
Тамара качалась на стуле и, кривя губы, сказала:
– О, добродетель!
– Я, конечно, принимаю название добродетели не за похвалу, так как в вашем лексиконе добродетельный –