250 дней в царской Ставке. Дневники штабс-капитана и военного цензора, приближенного к высшим государственным и военным чинам. М. К. Лемке

сердился, нервничал и желчничал, но всегда не за себя, всегда из-за службы и ее долга. Это – общее содержание речей, произнесенных со слезами. Но что меня тронуло еще больше, это горячий панегирик со стороны молодежи, приветствовавшей во мне своего воспитателя и учителя тому, как надо любить солдата и народ, из которого он вышел. Моя служебная строгость была оценена младшими так, как я и сам понимал ее. Двое прапорщиков, С. и А., рыдали, клялись мне, что первый бросит пить, а второй – распутничать, и оба покажут, что они действительно помнят мои немногие отрывочные с ними беседы. Характерно, что А. я почти не знал, но извлек его из рук дурной компании и, жалея его молодость (18 лет), взял к себе во вторую команду, в которой провел всего три дня. Был период за ужином, когда многие плакали и рыдали; то же было, конечно, и со мной. Старший врач Ш., остряк, плохо говоривший по-русски, отметил, что мои проводы открыли ему глаза на русского офицера; он понял, что можно не пьянствовать с офицерами, не играть с ними в карты и не развратничать, а все-таки пользоваться их общим, и притом глубоким, уважением и любовью.

      Вот что на другой день было отдано в полковом приказе, которого я уже не застал:

      «С грустью расстаюсь с штабс-капитаном Лемке.

      Выдающийся педагог, прекрасный строевой офицер, глубокий знаток солдата, его жизни и интересов, он вкладывал в дело обучения нижних чинов все свои физические и нравственные силы. Недавно законченный под руководством штабс-капитана Лемке курс полковой учебной команды показал и плоды его деятельности. Прекрасные знания учеников, привитая им способность быстро ориентироваться в вопросах и задачах, бодрый и ясный взгляд на службу и долг ее были живым аттестатом штабс-капитану Лемке. Считаю своим приятным долгом принести от лица службы столь выдающемуся офицеру мою искреннюю благодарность и пожелания сил и бодрости на новом месте служения».

      21 сентября я уехал из Валка, сердечно провожаемый многими офицерами.

      Сохраняю краткое содержание всех этих личных записей исключительно для лучшей обрисовки ополченского офицерства и доказательства, как оно ценило серьезную работу на благо страны, хотя бы и в очень маленьком масштабе.

      Прибыв в Петроград, я отправился, конечно, в Главный штаб узнать, где же, собственно, находится место моей новой службы – Ставка Верховного. Писарь при дежурном по приемной комнате офицере авторитетно и громогласно доложил мне, что Ставка в Смоленске, а на мое замечание, что мне надо более авторитетное указание, рекомендовал отправиться в военно-топографический отдел, где и спросить полковника Генерального штаба Жукова. Последний сказал, что мне надо ехать в Могилев-губернский. Это же подтвердила жена М.С. Пустовойтенко. Замечу, что, хотя Ставка никогда не была в Смоленске, но тогда почти весь Петроград называл именно его и мало кто знал о Могилеве.

      24 сентября я выехал по Московско-Виндаво-Рыбинской железной дороге. В вагоне были все офицеры. Выяснившееся в разговоре место моей службы вызывало