И он в ответ:
– Двери-то распахнуты, а выход заперт наглухо. Они не могут перейти черту. Так постановлено Высшей волей. И так будет, пока не призовут их на поле Иосафатово, что в долине Кедронской. Там дадут им плоть, с которой они разлучились, и предстанут они перед Престолом Последнего суда. Впрочем, возродиться захотят не все. Глянь-ка в ту сторону: там собраны те, кто отрицал и бессмертие, и воскресение, – последователи безбожного Эпикура. Они утверждали, что вместе с телом умирает и душа, и после смерти нет ни суда, ни блаженства, вообще ничего: был человек, да весь вышел. Им только и остаётся страдать, потому что сами себя лишили надежды.
И я ему:
– Учитель, а можно хоть краешком глаза глянуть на кого-нибудь из здешних страдальцев?
– Что ж, твоя просьба будет, наверное, уважена. Погоди немного.
Он сказал это, и едва мы сделали десяток шагов, я вдруг услышал голос грубый и сорванный, какой бывает у старого боевого командира:
– Эй ты, чёртов тосканец! Живьём прёшь через огненный город, да ещё разглагольствуешь на проклятом тосканском наречии! Ну-ка, стой!
Я невольно остановился, озираясь.
– Подойди-ка поближе, будь добр, – услышал я тот же рокочущий голос. – Чую по твоей речи, что ты из той самой Туски, которой я, было дело, здорово насолил!
Слова эти вырывались из недр пылающего могильного холма. В испуге я отступил к учителю. Но он сказал мне:
– Что ж ты оробел? Сам просил о такой встрече. Посмотри: это Фарината. Он даже поднялся из гроба ради тебя: видишь – вылез до пояса!
Преодолевая страх, я вгляделся – и действительно увидел. Мертвец наполовину выбрался из огненной могилы; казалось, он силится выскочить из неё весь, но его держит незримая тяжесть. Крупная голова, кряжистый торс, могучие ручищи и этот неугасимый свирепый огонь в глазах! Таким был знаменитый Манетте дельи Уберти по прозвищу Фарината, злейший враг и разрушитель домов моих предков. Он озирался по сторонам так надменно, будто вся Преисподняя недостойна его взгляда.
Учитель подтолкнул меня в его сторону, шепнув:
– Поговори с ним. Только не бойся и будь твёрд в речах.
Не без опаски я подошёл поближе. Тот, из могилы, вонзил в меня пристальный взгляд и прорычал:
– Кто ты, бродяга? И кто твои предки?
Повинуясь львиному рыку, я сказал всё без утайки: и своё имя, и что принадлежу к роду Алигьери, много претерпевшему от сообщников Фаринаты. Он удивлённо поднял косматые брови.
– Жестоко враждовали твои со мной и с моим родом, и с моей партией. Дважды я побивал их и изгонял.
– Да, их изгоняли дважды, – возразил я, – но они возвращались и в первый раз, и во второй. Твои же приверженцы так и не научились смеяться последними. Как их изгнали тогда, вскоре после твоей смерти, так по сей день заказан им путь во Флоренцию.
Не успел он ответить, как вторая тень возникла над краем гробницы – только лишь голова, до подбородка, как будто этот мертвец стоял