Солдат отпустили, Колбяков укорил Брюховецкого:
– Ты готов защищать Старжинскую даже, когда она не права… Ты пристрастен. Вредно быть слепым, надо и недостатки в дамах подмечать!
– А ты хладнокровен, словно рыба, и полон желчи. По-моему, чем выискивать изъяны, лучше обожествлять даму, это вдохновляет.
– Уж лучше быть хладнокровным, чем в один несчастный день выяснить, что тебя водили за нос. Один наш поэт сказал: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей!» И Вам, поручик, советую: запомните сии слова, твердите их утром и вечером, как «отче наш…», как правоверный повторяет суры корана, а буддист – свои мантры…
Старые приятели пререкались – Брюховецкий с жаром, Колбяков, как педагог-наставник, лениво и сочувственно – до той поры, пока из панского дома не прибежал слуга, приглашающий на обед.
Глава 7
В понедельник запланировали съездить в Умань. Дамы уговорили: как это – жить в каких-то трёх польских милях (около пятнадцати вёрст) от прекраснейшей Софиевки и не посетить её?! Наутро же выяснилось, что работники пригнали, наконец-то, к усадьбе табун. Брюховецкий, боясь разочаровать Эмилию, не хотел отказываться от поездки: он же обещал сопровождать барышню повсюду! Но зато вспомнил, что чин ротмистра выше чина поручика, и приказал нижестоящему в табеле о рангах заняться лошадьми. И что оставалось делать? Колбяков и Брюховецкий с панночками укатили в Софиевку, а Телятьев с солдатами отправился к загону.
Широкоплечий староста (по-местному – войт) в белой вышитой рубашке и широченных портках снял соломенную шляпу и угрюмо кивнул в сторону табуна:
– Ось, пан офицер, коны. Забырайтэ!
Многие лошади испуганно метались за изгородью, вставали на дыбы, скалили зубы, самые робкие жались по углам, а те, что были давно приучены к поводьям, через забор тянули морды к старосте. Сначала Телятьев приказал убрать кобыл – зачем они в армии, недосуг кавалеристам с жеребятами возиться. Затем мужики с солдатами отлавливали жеребцов, и Телятьев осматривал, сортировал, в результате отбраковал чуть не половину. Староста не спорил.
– Вам не надо, а нам сгодится. На волах недалече уедешь, – степенно сообщал он.
Уже и время обеда прошло, осталось несколько молодых жеребцов: эти были дикими, необъезженными, никак не давались в руки. Появился управляющий, понаблюдал и с подозрением стал выспрашивать, отчего уважаемому господину офицеру не понравилась та иль другая лошадь. И Телятьев объяснял: у этой зад отвислый, у другой – зубы стёрты, того отбраковал, потому как, погоняв по кругу на корде, хрипы в груди услышал. Тот жеребец хорош, но в холке выше, чем положено: не для улан, а в тяжёлую кавалерию, в кирасирский полк, например, его бы взяли. Слушал еврей внимательно, кивая, учтивейше просил повторить, растолковать, если что не понял. Может, подумывает, не создать ли конный завод? Что ж, пусть, никому худа не будет. Телятьев выложил всё,