Я его повёрткой виноватою плеча
На погон надвинул.
«Здравствуйте, товарищи!» – Глядят нехорошо.
– «Здравствуйте…» – в два голоса. Молчат. Молчу.
Что – пришёл?
Чего – хочу?
Я и сам не из туристов. Мне не меньше тошно.
Почему ж звучит так унизительно, так пошло
Голос мой: «Соседей принимаете к костру?
Завтра огоньку вам поддадим…»
(Боже мой! Зачем я вру?
Дам – не я. А тот, кто даст, – не им.)
«Огоньку-у?..»
– «Чтой-т пушек не видали мы, как шли».
– «Говорит же человек…» – «А у моста везли…»
– «Если б их из пушек рубанули крепко…»
– «То и что? Народ!
Ехало не едет – «эх» не повезёт…
Репкина забыли?» – «Что это за Репкин?»
– «Был такой. Ну правда, что пловец неважный…»
– «Там какой бы не был… Может с кажным…»
– «И скажи – стреляли б, наступленье,
А то так – ни за хрен, на ученьи,
В полной выкладке, со всем бревном утоп.
Да и вот он нахлебался, Санька этот, клоп».
Взглядом выкаченных глаз в огне бесцельно странствуя,
Толстогубый юноша сказал в пространство:
«Думают их благородие –
Mauvais genre[10], гостить изволят у шпаны…
Мы – напротив, патриоты. И за маму-родину
Тут воюют даже пацаны».
– «Сколько ж, Саня, лет тебе?» – «Пятнадцать».
– «И… за что ты?»
– «По указу». – «По какому?» – «Опозданье. На работу».
– «Опозданье?» – «Два часа».
– «Судили?» – «Полкатушки»{83}.
– «Это как?» – «Что – как? Пятёрка. Счёт простой».
Счёт простой? Но я позорно мнусь перед мальчушкой:
«Я не понял, Саня. Пять – чего же пять?»
Усмехнулся, строгонький, худой.
«Лет, конечно, что тут не понять.
Заменили месяцем штрафной».
Рыжебровый мужичок обулся.
Хворосту подкинул, подновил огня.
Как пришёл я, он не оглянулся,
Так сидел, словца не пророня.
Красноватое, истрескано его лицо.
Самоделку-трубку вытянул кургузую,
Натолкал табачной крошки в жерельцо,
Из костра достал угля рукою заскорузлою.
Смуглый невысокий парень рядом,
В землю весь уйдя, так сел перед огнём,
Обронил: «Кузьма Егорыч! Ряда!
Курнём?»
– «На уж, заверни, Игнатьичу оставлю».
– «За тобой, Павлуша!» – «На бумажку, Павлик!»
…Я меж пальцев комкал хвойки ветку липкую.
Любопытный барин – вот для них я кто…
Тот же всё еврей – презрительный, оливковый…
Мальчик на коленях… И в огне желто…
«Да, так что, Игнатьич, при царе, так что?»
– «Говорю, что люди жили как-то посмелее.
Не чурались, не боялись, и в тюрьме вольнее:
От купчих каких-то булочки, ватрушки,
Если