Ещё пока шёл к дому, почувствовал, что проголодался изрядно. Зря наверно отказался перекусить у старухи. Да и сил потрачено было много на переход. Пусть и не очень далеко, да снег настоящий только-только лёг, мягкий совсем, идти тяжело. Тем более груз такой тащить. Не молод уж. Вот болячки и вылазят потихоньку.
Когда утром шёл, Сырцов дом высился на фоне чернильно- предрассветного неба острой черной скалой, раскалывающей надвое Млечный Путь. Как всегда, много-много уже лет.
Только теперь снег перед ним был истоптан и изъезжен. Красивое белое покрывало было безжалостно испорчено. А дом весело брызгал на улицу уютным желтым светом всех своих окон. Приехал кто-то? Жить будут? Или так, проведать?
Его одолевали двоякие чувства. С одной стороны, соседи – это хорошо. С некоторых пор он жалел, что у него нет ни с кем из посёлка не просто дружеских, но даже добрых отношений.
Не сложилось. Несколько лет обитал он в старом доме Сырцовых, с милостивого разрешения главы администрации посёлка. В посёлке было мало работы. Молодые мужики разъезжались по заработкам. Те, кто постарше перебивались небольшими доходами бюджетников, огородами да лесом-озером. В лесники согласился пойти только Кадавр.
Хлопотная должность и не денежная. Вот на радостях, что хоть кто-то согласился, глава и расщедрился. Чужим имуществом. Знал, что ругаться-судиться не с кем будет.
Сырцовы выстроили себе большой дом рядом с родительским, только пожили в нём мало. Сначала родители умерли, а потом и сами убрались. Дом считай лет двадцать пять пустым стоял. Никто на него не зарился. Слишком большой – не натопишься. Да и расположение подкачало.
Галкин конец находился прямо у кромки леса, довольно далеко от других улиц посёлка, скучковавшихся возле магазина, школы и больнички. Да ещё через узкий, но глубокий овражек, хотя и сделал Кадавр, наконец, там мостик.
Этот мостик позволял сэкономить кучу времени от обхода за километр в одну сторону, и кучу сил, если бы вздумалось совершить спуск-подъём по его заросшим высоченной травой крутым склонам.
С другой, он привык быть один. Вся прошлая жизнь лишь промелькнула, как кадры кино. Мимо. Мимо него. И это ставшее привычным для него самого жуткое прозвище было итогом той, мимолётной жизни. Где были и друзья и враги и семья.
Кадавр тоже ужинал мясной похлёбкой с накрошенным в неё хлебом, который его бабушка называла мочёнками. Любил так с детства. Ел из большой алюминиевой миски, стоявшей на коленях. И, если бы не облезшая деревянная ложка с обкусанными краями, то, наверное, немногое бы отличало его от Колчака.
А тот, словно почувствовав его мысли, оторвался от миски и вскинул на хозяина сверкающий серо-зелёный взгляд.
– Ешь, ешь, доедай, дружище. Я вот