Туранцы встретили его радостным ревом, а иранцы – настороженными взглядами: то ли не верили, что он придет, то ли не знали, к добру ли это. Франграсьян медленно проехал мимо них, красуясь великолепным копьем. Завтра они увидят.
Он успел соскучиться по этому – по пению рогов и свисту стрел, по слаженному стуку сотен копыт. Вот для чего он был рожден. А не для того, чтобы сидеть в душном дворце и разбирать, кто из чьего канала взял воду или на что должны жить храмы огня. Вот его храм и единственная молитва, достойная воина. Этот северный колдун еще пожалеет, что сунулся к нему.
Он угадал появление Зайнигу по тому, как замерли клубы пыли, как взметнулся над полем боя яростный ураган, подхвативший не только ее, но и людей. Северянин был действительно высок – среди иранской царской гвардии было много рослых, статных воинов, но ни один из них не достал бы ему до плеча. Пеший, он шел по полю медленно, словно вокруг него не кипела яростная битва; и ни одна стрела, ни одна палица или меч не задели его. Он поднял голову, и глаза его – синие, как лед – зашарили по холму, где стоял Франграсьян со своими полководцами. Лошади взвивались на дыбы от страха, люди падали ниц, закрывая руками глаза. Гнедко всхрапывал и тревожно прядал ушами, но не двинулся с места; и Франграсьян в седле оставался недвижим, поглаживая древко нового копья.
Зайнигу разинул рот, чтобы крикнуть. Франграсьян вспомнил, какие чудеса рассказывал о его голосе гонец. Будь он один, он бы обязательно дал Зайнигу покричать – просто чтобы посмотреть, правда ли это; но с ним были его туранцы и иранцы, которые теперь тоже стали его, и они с трудом выдерживали натиск северян, воспрявших духом при появлении своего предводителя. Он покачал головой, рассмеялся и толкнул Гнедка пятками. Зайнигу набирал воздуха в грудь, а Франграсьян несся вниз по склону холма, все быстрей и быстрей, и ветер бил ему в лицо. Он был, в сущности, еще очень молод – ему не сравнялось и двадцати весен; и он был любимый, бесстрашный, отчаянный сын осторожного Пашанга, который часто говаривал, что в его втором сыне воскрес буйный дух его отца Туры.
За Туран! И за Иран!
В стеклянных синих глазах чародея мелькнуло что-то похожее на удивление. Но было уже поздно. Франграсьян привстал на стременах, размахнулся и отточенным, сильным движением метнул копье.
Так, должно быть, его прадед Траэтаона сокрушил ревущего Ажи Дахаку.
Зайнигу поперхнулся воздухом, когда копье вошло ему в глотку. Он грузно осел на землю, и изо рта его хлынул поток черной крови. Воины, оказавшиеся ближе всех к нему – северяне, иранцы ли, туранцы – в ужасе разбегались: черная кровь прожигала кожу, металл и саму землю, и там, где она собиралась лужицами, поднимался удушливый едкий дым.
Гнедко огибал поверженного врага, постепенно сбавляя шаг; Франграсьян отпустил поводья и запрокинул голову, подставляя лицо теплому, отдающему солью ветерку. Вот и все. И чего он боялся?
Когда дым рассеялся, он подъехал к Зайнигу и легко спрыгнул на землю. Оставалось еще одно дело.
По сравнению с тушей великана