Тревожные знаки следовали за мной по пятам, но я была слепа и глуха к ним. Я была ребенком и еще не допускала мысли, что родители могут покинуть меня когда‑то.
В тот день, когда это произошло, душа металась, мучимая предвестием чего‑то страшного, неотвратимого. Родители торопились на какую‑то важную встречу – кажется, с возможными акционерами отца, – и даже семейным застольем у рождественской елки в этот раз пришлось пренебречь. Я крутилась возле мамы и упрашивала остаться, но папа был неумолим. По его словам, сделка «изменит нашу жизнь». Как же ты был прав, папа…
Они не вернулись вечером и не вернулись поздно ночью. К четырем часам утра, в ночь Рождества, вдова Патнэм, что сидела со мной, сняла трубку трезвонящего телефона. Нам принесли роковую весть, и с тех пор моя жизнь не была прежней.
Бог, в которого они так истово верили, не уберег их. Зато некто, в кого верила Присцилла, хотя бы послал мне знамение.
Сидя в полупустой столовой, я вяло обедаю рисом и соцветиями брокколи и перелистываю от скуки «Тайные знаки», будто контрольный раз удостоверяясь: не подкинет ли книга парочку ответов? Но книга за авторством некоего Бернарда Линча молчит. Даже потусторонний мир не желает защитить меня.
Тут из-за спины наползает чья‑то тень. Вижу, как сбоку подсаживается Рори Абрамсон, и нерешительно поворачиваю к нему голову.
Рори, разумеется, молчит, тянет время. Просто так с Беатрис Беккер не поговоришь прилюдно, это знает чуть ли не каждый ученик Уэст-Ривера, – себе дороже вести беседы с изгоями, если не хочешь подмочить репутацию. Даже Рори не настолько отторгнут местным сообществом, чтобы нарушать негласные правила. Когда народ вокруг рассасывается, Абрамсон двигается ближе и говорит простодушно:
– Ты как? Кстати, тебе идет новая стрижка.
Неожиданно он подкрепляет комплимент новым портретом. Рори протягивает мне вырванный из альбома лист, на котором снова я, но обновленная, почти живая: черно-белый рисунок разбавлен нежно-персиковым мазком пастели на скулах, сдабривающим бледную кожу приятным румянцем, а лицо обрамляют укороченные пышные локоны, придавая мне какого‑то задора. И только взгляд затравленный, омертвелый даже больше, чем прежде. Рори, как всегда, ухватил самую суть.
– Что ж, если вдруг вылетишь из академии, можешь смело открывать свой салон – стрижки у тебя полный блеск, – хмыкаю я наконец и подушечкой указательного пальца чуть растираю карандашную пыль в нарисованных печальных глазах. Теперь у моего двойника темные разводы вокруг глаз, точно у мертвеца. – Вот, так больше похоже.
Рори напряженно следит со стороны, но ничего не говорит, будто понимает, что я не нуждаюсь в словах утешения – они для меня больше не имеют ценности. Чтобы избежать неловкой тишины, я разворачиваюсь к Абрамсону и прошу:
– Ты не мог бы занести эти книги мисс Холлоуэй вместо меня? Сама не могу, я… тороплюсь на английский.
Рори участливо кивает,