Пролог
Холод обжигает меня. Прежде чем ледяные воды реки смыкаются над головой, я успеваю набрать воздуха в легкие. И погружаюсь в темный омут.
Пытаюсь разглядеть хоть что‑то в этой впавшей в зимнюю спячку тьме. Пальцев уже не чувствую, хотя прошло лишь мгновение – секунда, превратившаяся в вечность, в зацикленный эпизод последнего трагического действа, главные роли в котором отданы нам. Мне и тонущей Даньел.
Вот она, рядом со мной, словно повисшая на нитях кукла-марионетка. Одно движение хозяина – и кислород выпорхнет из нее ускользающими вверх пузырьками. Глаза ее расширены от ужаса, как и мои собственные; руки судорожно хватают пустоту. Но вес воды так тяжел, что нас обеих камнем утягивает на дно.
Еще вчера мы готовы были свернуть друг другу шеи. Но сейчас, в объятиях ледяной реки, мы обе желаем лишь одного – спастись. Дэнни смотрит на меня и беззвучно кричит, глотая воду. Одна рука успевает ухватиться за рукав моей блузки, но затем отпускает, не в силах удержать. Веки Дэнни начинают смыкаться, словно сон наконец одолел ее. Разве не этого я хотела? Увидеть, как испустит последний вздох та, что уничтожила мою жизнь?
Мой бывший друг. Мой мстительный враг.
Должна ли я спасти тебя, Даньел?
I. Эринии
Месяц назад
У всех есть темные пятна в прошлом, которые невозможно стереть. А некоторые невозможно скрыть, являя всему миру вопиющее уродство.
Такие грехи мы носим, точно алые буквы, вышитые на груди. Они как напоминание, предупреждение для остальных, чтобы нас обходили стороной и бросали в спину насмешки, не давая забыть о несмываемом позоре. Если такое вообще забывается.
Ах, если бы можно было, как в старину, купить пару-тройку индульгенций и облегчить душу от тяжести прегрешений! Но, в отличие от великодушной церкви, миряне не спешат прощать чужие ошибки. И пока одни брезгливо сторонятся, другие берут в руки кнут.
И никакие индульгенции тут не помогут. Не спасут от холодных глаз Даньел Лэнфорд, в которые я смотрю – и вижу в отражении не себя, а лишь тени прошлых ошибок. Грехов, которые она и не думает мне отпускать.
Потому что отпустить можно лишь те грехи, в которых раскаялись.
– Ты ведь знаешь, что в Уэст-Ривере везде есть мои уши, правда, Би?
В ее голосе – лязг металла. Конечно, я осведомлена о том, что за мной неустанно следят, донося о каждом неосторожном шаге. Я примечаю клочок бумаги, торчащий из кармана синего форменного пиджака Даньел.
«Директору Остину Хайтауэру…»
Получаю резкий толчок в грудь. Лицо Даньел перекошено злостью из-за моего молчания. Мэй Лин подзуживает подругу, трогая за острый локоток.
– Ты думала, что так легко покинешь Уэст-Ривер? – Даньел издевательски щурится, ее лицо кажется позеленевшим в отсветах стен туалетной комнаты. – Просто настучишь на нас Хайтауэру и тебя тут же заберут?
Мэй Лин скептически фыркает и ковыряет под ногтем.
Я мотаю головой, уверяю, что не понимаю, о чем она говорит, но мне не верят. В ответ Даньел вынимает из кармана свернутый вчетверо мятый лист, на котором отчетливо проступает мой почерк. Теперь не отвертеться.
– Это нашли в твоем столе, Би. Все еще хочешь врать мне?
«…от мисс Беатрис Беккер, учащейся выпускного класса “бета”. В связи с участившимися случаями издевательств от сверстников прошу…»
Мэй Лин гаденько улыбается, пока я ломаю голову, кто меня сдал. Кто‑то из ее подружек-фрейлин прокрался в мою комнату? Неужели Ханна, соседка, рылась в моих вещах?.. Оставив прошение вылеживаться и дозревать в ящике стола, я совершила ошибку и подставила себя под удар. Вот же дура.
– Нет, дорогая, так просто ты отсюда не уедешь. Ты будешь здесь, с нами. Если тебя заберут, с кем нам играть?
«…прошу отстранить меня от занятий и сообщить моему опекуну, мисс Мариетте Чейзвик…»
Даньел, ласково прозванная друзьями Дэнни, показательно рвет черновик моего прошения на мелкие кусочки, а затем бросает в унитаз. Мэй Лин довольно таращится на меня, но мой взор устремлен ей за плечи, туда, в узкое оконце, за которым виднеется территория кампуса. Ученики Уэст-Ривера беззаботно прогуливаются по вытоптанным тропинкам, обедают под сенью большого дуба, обмотавшись шарфами. Их жизнь идет своим чередом. Они знать не знают, что меня ждет.
Нам твердят, что мы здесь одна семья и должны заботиться друг о друге. Но на деле всем наплевать. Даньел страстно не желала меня отпускать, но это отнюдь не было проявлением дружеской поддержки, к которой нас призывали. Я лишь девочка для битья. Удобная боксерская груша.
Когда‑то мама сказала: «Лишь раз дай свободу своей ненависти, и ее будет не остановить». Даньел и ее прихвостни не просто дают свободу ненависти – они возводят ее в абсолют.