Щегловитов говорил и о том, что переводчик в суде всегда будет подозреваться в том, что неверно переводит. По его словам, так называемая система разноязычия обычно требует знания языка судопроизводства от самого судьи, что является дополнительным цензовым условием. Как мы помним, многие ораторы и без того опасались, что на местах попросту не найдется необходимого количества мировых судей.
С другой стороны, разрешение пользоваться в суде местным языком могло бы подтолкнуть инородцев говорить на своем языке даже тогда, когда они понимают русский, и тогда 36 уездов, о которых говорил Шубинский, на практике могли оказаться гораздо большим количеством. Замысловский, в частности, рассказал, как в Западном крае недавно присяжные заседатели – поляки заявили, что не желают присягать по-русски, будучи католиками, но когда прокуратура пояснила, что таким образом присяжные уклоняются от исполнения своих обязанностей и должны быть оштрафованы, то поляки согласились принять присягу на русском языке. Бывало, что свидетели заявляли на суде, что не понимают русский язык, хотя ранее были допрошены по-русски и хотя их знакомые свидетельствовали, что они говорят по-русски. «Другими словами, эти свидетели лгали во славу инородческого сепаратизма».
Другой, идеологический довод противников поправки Антонова заключался в том, что русский язык является общегосударственным (ст. 3 Основных Законов). Каждый русский гражданин обязан знать русский язык. Капустин, не возражавший против поправок Антонова, тем не менее, высказал мысль о том, что суд наряду с образованием и с военной службой способствует распространению русского языка, поэтому языком суда должен быть государственный язык. Замысловский говорил, что при допущении в суде местных языков русские окажутся в ущемленном положении, поскольку не будут понимать, о чем речь. «Вот в какое положение, угождая инородцам, вы ставите русских обывателей». Оратор нарисовал красочную картину:
«И вот, гг., представьте себе: город Западного края, битком набитый евреями, и в нем прогрессивнейший мировой судья, творящий суд преимущественно по-еврейски – с русскими, положим, он говорит по-русски, но с огромным еврейским большинством он говорит по-еврейски, и жалобы тоже написаны на еврейском языке; на базар приезжают из деревень русские крестьяне, которые тут же попутно обираются еврейством, играющим роль мишурисов … На таком базаре возникает целый ряд судебных дел и поступает на рассмотрение мирового судьи. Изумленные крестьяне, приходящие в суд, видят, что судопроизводство идет по-жидовски. (Ляхницкий, с места: что это за слово?). Это очень хорошее слово, хотя вам оно и не нравится. (Шум слева). … Итак, гг., в какое положение вы ставите это крестьянское население? Ведь оно, конечно, никогда не поймет тех прогрессивных начинаний, благодаря которым в русском суде идет жидовское судопроизводство».
Еп. Евлогий выражал опасение «за судьбу своей многострадальной Холмской Руси» с ее и без того активной полонизацией.