Адик подскакивает, большая голова даёт место мыслям разного характера. Один раз предложил уходить в отпуск всем институтом сразу: отделы связаны тематикой, и если кого-то нет, то остальные всё равно вынуждены ждать. В другой раз убеждал запретить ходить в галстуках. Они мешают настроиться на общее дело: ты должен быть сам открытым, без барьеров, и видеть, что другой тоже нараспашку, ничего не утаивает. Адика никто не зовёт Адольфом, в том числе и он сам себя. «Откуда такое имя?» – «А чёрт его знает, я не про отца». Невысокий, щуплый, не может усидеть на одном месте, видимо, поэтому ищет новенькое и пытается в отделе внедрять. Можно ли к этому отнести повесть, которую он никак не допишет (она о нашей жизни)? «Осталось совсем чуть-чуть, в смысле в повести». Наверное, витает в облаках, потому что ещё лирические стихи пишет. Вот и сейчас не успел спуститься на землю:
– Иру нужно перевести досрочно.
В этом тоже углядел новенькое и норовит пролезть вперёд.
У Петра задвигались широкие скулы, прожёвывает услышанное: что будет дальше? – и выжидательно морщится.
Лицо третьего завотделом, и так длинное, вытянулось до неприличия. Для себя он ничего не просит: неловко, другим нужнее. А тут давно хлопотал за своих сотрудников и от такой наглости возмущается:
– Это не комильфо!
В школе учил французский, чем гордится (загнутый к губам кончик носа это подчёркивает). Живёт в центре, своё худое тело засунул в коммуналку: «В большой квартире я вообще потеряюсь». Когда случается завалиться к нему небольшой компанией, человек пять, по-тихому выпить, тут соседи и обращают внимание. «Вас много!» – «Пятеро – это много?» – «Для нашей квартиры – да». Он вздыхает: «Замечают то, что мешает».
– Наоборот, комильфо, – расставляю я точки над i и добавляю, вспомнив профессию отца: – В боевой авиации был приём обучения «делай, как я».
Ожидаемое недоумение на лицах, и я достаю джокера:
– Адик предлагает хороший пример поощрения на будущее. Чтобы не было обидно и не менять наших планов, я выбью дополнительную должность. Можете своих поздравить.
Бездарное время, с чего я начал про Ленинград, было и в смысле нашего с Ирой общения, вернее, в его полном отсутствии, – дежурный обмен улыбками.
Заходит Адик отпроситься:
– Отцу плохо, положили в больницу, еду к нему. Вечером спектакль, я на него рвался, ты знаешь, – билет отдаю тебе. Там будут приятные люди.
– С врачами не помогу: знакомых, к счастью, нет. За билет спасибо.
Провожаю его по коридору. Одну комнату временно освободили, там проводят вакцинацию от гриппа, запускают по два человека. В очереди ожидают несколько девушек, в том числе Ира, за ней один из её поклонников. Адик ему: «Ты же уколов боишься». Навстречу шагает тот, который не понял про Робинзона Крузо. Здесь решил отличиться, но не нашёл ничего лучшего, чем зацепить: «Он не знает, что колоть будут в руку». Через несколько шагов оглядываюсь. Стой… тьфу, не стой, а иди, куда шёл, не моё это дело. Да и что, делать