– Быстро вы. Леша, кажется, только-только мне написал – а вы уже на пороге.
– Дороги пустые, – пожал плечами Алексей.
Тоня молчала. Кофе у Григория Николаевича был идеальный – крепкий, ароматный, горячий, в правильных крошечных чашечках.
– Может быть, к делу? – спокойно спросил младший Воронцов. – Поздно, и Антонине долго обратно добираться.
– Тебя потом отвезти? – обернулась к нему Тоня, искренне надеясь, что он откажется. Находиться с ним вдвоем в машине было невыносимо.
– Нет, я тут заночую.
Григорий Николаевич неторопливо надел очки и взглянул на племянника.
– Сначала кофе. Леша, ты прекрасно знаешь, что я работаю не за обеденным столом, а только в кабинете. Хотя, – чуть смягчился он, – взглянуть можно. Что там у вас, Тонечка?
Она вынула из сумочки бархатный футляр и протянула ювелиру. Тот бережно раскрыл коробочку, взглянул на серьги и замолчал. Лицо Григория Николаевича, всегда безупречно владевшего собой, вдруг стало таким растерянным, что Тоня тут же поняла – ее семейная реликвия не стоит ни гроша, и Воронцову неловко ей объявить об этом.
– Леш, а достань коньячку, – произнес вдруг он. Потом снова замолчал, глядя на серьги, и наконец повернулся к гостье. – Тонечка, вы говорите, фамильные?
– Да, – кивнула девушка. – От прапрапра… – она сбилась и замолчала.
– Ваши предки случайно не из Забайкалья?
Тоня заморгала.
– Почему вы спрашиваете? – удивилась она, но, не дождавшись ответа, продолжила. – Я очень мало про них знаю. Они жили в Нерчинске. После гражданской войны бежали в Маньчжурию, после Великой Отечественной – вернулись в СССР, но уже не в Даурию, а на целину.
Григорий Николаевич снова перевел взгляд на сверкающие темно-голубые камни в футляре.
– Это он.
– Кто «он»? – не поняла Тоня.
– Гарнитур «Орион». Точнее, его часть. Две сережки, две голубые звезды – Ригель и Беллатрикс. И еще есть Бетельгейзе.
– Была еще брошка. Я ее никогда не видела, но слышала, что была. Правда, другого цвета.
– Красного, – кивнул Григорий Николаевич. – Ригель и Беллатрикс – голубые звезды. Бетельгейзе – красная. Красная переменная звезда.
– Да, красного. Была. Не знаю, где теперь.
– Не знаете?
– Прапрабабушка в двадцатых ее продала и на эти деньги добралась до Харбина. С грудным сыном, моим прадедом. И со своей старой прабабкой, в честь которой потом назвали меня, – она несмело улыбнулась.
– Вот как?
– Да. Только она, прапрапрапра… – Тоня запуталась, – она была Антонида.
– Как у Глинки?
– Именно.
Алексей по-прежнему молчал. Григорий Николаевич уже овладел собой, лицо его снова стало невозмутимым. Но Тоня успела заметить его растерянный взгляд, когда он только открыл футляр.
– Вы сказали, это «Орион», – начала она. – Это какие-то известные серьги? Дорогие? Это сапфиры?
– Нет,