Викентий Александрович взирал на Райского с недоумением. Что он несет? Или он разыгрывает, или из-за перенесенной болезни повредился рассудком.
– Вы шутите? – спросил Викентий Александрович.
– Нет, конечно! Так откуда вам было известно, что Ближнев – это я?
Викентий Александрович из опаски, что Райский и в самом деле может быть безумцем, поостерегся его переубеждать. Чревато для собственного здоровья: ну как накинется; кто знает, чего от него ожидать!
– Вы сами случайно проговорились, – промолвил он.
– Ах, вот оно что! – заулыбался Райский. – Странно, почему я не помню об этом? А впрочем, ладно! Со мной такое случается: я, представьте, на время даже забыл, что написал «Снежиных». Но теперь уж все равно. Я больше не буду таить, что Ближнев – это я; Бог с ним, с этим договором, что я с журналом заключил. Страсть как хочу покупаться в лучах славы. Ну, скажите, понравилось вам мое «Семейство Снежиных»?
– Ваше, кхм, ваше «Семейство Снежиных» мне понравилось, – сказал Викентий Александрович. – Образы ярко прописаны, особенно Зина удачно вышла. А какой впечатляющий финал. Беременная, травится она мышьяком, убивает и себя и ребенка внутри себя. Ну, и помимо этого важные темы вы, конечно, затронули. И больницу в селе у вас там устраивают, и о месте женщины в общественной жизни рассуждают. Что там еще? Да много всего и со всех сторон. В общем, я от души поздравляю вас с хорошим произведением. Райский из «Обрыва» не смог, а вы – написали-таки роман.
Райский светился, слушая эту похвалу, и не замечал, что Викентий Александрович произносит ее неискренне.
– Самое важное, – заговорил Райский, – самое важное это как раз то, что вы сейчас сказали: много всего и со всех сторон. Да, вы ухватили суть! Через бесхитростную, признаться, историю – над остротой сюжета, несмотря на ваши похвалы, мне, конечно, еще работать и работать – я, однако ж, постарался дать описание современной русской действительности во всех ее вопросах и точках надрыва. Для нас, литераторов, это самый главный момент, когда мы пишем.
Викентий Александрович смотрел с любопытством и с усмешкою, как Райский нацепил на себя лавры большого писателя и красуется перед ним. А потом усмешка исчезла с его уст. Глядя на Райского, блаженно улыбающегося безумца, – теперь он в этом почти не сомневался, – он проникся к нему сочувствием. «Бедный, бедный Райский», – жалел он его.
Собственно, из сочувствия Викентий Александрович никому не посмел объявить в дальнейшем о том, что у Райского помутился разум.
Да и никак не выказывал Райский помутнения разума. Поведения он был того же, что и раньше: смиренно делал свою работу, ни на что не отвлекаясь. Правда, когда улучалась свободная минутка, тут же находил себе слушателя, которому рассказывал о своем романе «Семейство Снежиных», выпущенном под псевдонимом Ближнев. Но вряд ли кто мог подумать, что это речи помешавшегося человека. На крайний случай – и то поначалу, и то особо недоверчивые натуры – допускали предположение, что Райский лжет.