Вскорости весть о нем как о том самом Ближневе распространилась по Москве. Его и без Владимира Федоровича, с болезненным чувством проглотившего эту пилюлю, стали приглашать на вечера – так называемые литературные «среды», «четверги», «пятницы» и т. д., чтобы он прочел главу-другую из «Семейства Снежиных», и он ощутил данное обстоятельство как приход заслуженной славы.
Райский пил эту славу большими глотками, и она переменила его. Куда подевался забитый, неуверенный учителишка! Теперь это был развязный и сообщительный, выпячивающий себя молодой человек.
С каким упоением, с каким выражением читал он перед публикой отрывки своего романа! Сопровождал он чтение богатыми жестами и мимикой: вскидывал брови, словно удивляясь поступкам персонажей, театрально взмахивал руками в кульминационные моменты, проводил ладонью по лбу, когда действие после них замедляло ход. На то, как принимала его выступление публика, Райский, увлеченный собой и сюжетом, внимания не обращал. Иначе заметил бы, что его чрезмерная жестикуляция вызывает улыбки и переглядывания.
Увы, писательско-журналистская братия с прохладцей и иронией встретила новичка. Во-первых, имелось непонимание, откуда он вообще взялся, то не было его и не было, ни со статьей, ни с рассказиком никаким прежде нигде не выступал, ни в газетенке какой бы то ни было, ни в журнальчике, а тут вдруг сразу роман, да еще в таком уважаемом издании, как «Вестник Европы»; многие подозревали, что тут дело может быть нечисто, к тому же к этим подозрениям еще и зависть к его успеху примешивалась. Во-вторых, самолюбование, сквозившее в каждом движении Райского, не позволяло окружающим взглянуть на него с симпатией и с открытой душою.
Не ждали его распростертые объятия ни в кружке Каткова при журнале «Русский вестник», где собирались литераторы консервативного толка, ни в доме поэта Мантейфеля, куда приходили писатели, напротив, передового направления, ни где-либо еще. Тут, кроме личных впечатлений, сыграли роль политические предпочтения. На взгляд консерваторов, в «Семействе Снежиных» Райский мыслил слишком вольно, на взгляд демократов – слишком косно. И так было на всех литературных собраниях, на всех литературных вечерах, обедах, ужинах и проч. Особенно обидно было в случае с Катковым: тот никак не помнил, что помог Райскому, присоветовав место в типографии, и был с ним весьма сух.
В конце концов, Райский почувствовал, что он не стал своим в писательской среде, заметил, что начал утомлять своим романом. Он перестал быть новостью, превратился в надоевший вчерашний день. Чтобы исправить это положение, он решил написать на скорую руку что-либо новое. Статью или маленький рассказик. А лучше, он вспомнил свое увлечение поэзией,