«Я крокодила пред Тобою…». Татьяна Малыгина

это была не боль. БОЛЬ Марина почувствовала через тридцать лет. «Малыш мой, как же больно и страшно было тебе…» Она стояла на домашней молитве. Слезы текли на закаменевшие губы, сердце не вмещало, сдавило горло: «ПОМЯНИ, ГОСПОДИ, ДУШИ ОТОШЕДШИХ РАБОВ ТВОИХ МЛАДЕНЦЕВ, КОИ… УМЕРЛИ НЕЧАЯННО ОТ СЛУЧАЙНЫХ ДЕЙСТВИЙ, ИЛИ ОТ ТРУДНОГО РОЖДЕНИЯ… ИЛИ СОЗНАТЕЛЬНО ЗАГУБЛЕННЫХ И ПОТОМУ НЕ ПРИНЯВШИХ СВЯТОГО КРЕЩЕНИЯ… ОКРЕСТИ ИХ, ГОСПОДИ, В МОРЕ ЩЕДРОТ ТВОИХ… И СПАСИ… МЕНЯ, ГРЕШНУЮ МАРИНУ, СОВЕРШИВШУЮ УБИЙСТВО ВО УТРОБЕ МОЕЙ, ПРОСТИ И НЕ ЛИШИ ТВОЕГО МИЛОСЕРДИЯ… БОЖЕ, МИЛОСТИВ БУДИ МНЕ ГРЕШНОЙ… ЗА ВЕРУ И СЛЕЗЫ МОИ… ПО МИЛОСЕРДИЮ ТВОЕМУ, ГОСПОДИ, НЕ ЛИШИ ИХ СВЕТА ТВОЕГО БОЖЕСТВЕННОГО…»

      ***

      Марина лежала на кресле, как распотрошенная курица. Доктор мыл руки, убирал инструмент, собирал личные вещи в дорожную сумку.

      – Встать сама сможешь?

      – Попробую. Доктор-ассистент подал Марине руку, она с трудом приподнялась, села, тупо смотря на окровавленные бедра. Руки на запястьях, тыльная сторона ладони, пальцы были красно-синие. Следы зубов овалами поднимались до локтей. Она кусала их, кричать было стыдно.

      – На пеленку, замотайся пока. Там умывальник, вата, если надо, марля в шкафу. Ты как сама?

      – Голова кружится.

      – Это от седуксена, не скоро пройдет.

      Марина зашла за ширму, вытерла просохшую кровь куском влажной марли, оделась, вымыла руки, умыла лицо, посмотрела в зеркало. На нее смотрела чужая женщина. Взрослая, жесткая, страшная. Другая. «Поздравляю тебя. На что же еще ты способна, девочка?» Марина постаралась пригладить спутавшиеся волосы. Ее шатало, как кошку после наркоза. Какая пустота внутри… Пустота в душе. Душа сжалась от страха в крошечный комочек. Пустота в теле, там, где совсем недавно билось крошечное сердце ее сына. Она вырвала его по кускам железными щипцами, она разрешила ему биться лишь два с половиной месяца. «НЕ ЖИВИ, Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ ЖИЛ. Я НЕ ХОЧУ ВИДЕТЬ ТВОИ ГЛАЗА С ПУШИСТЫМИ РЕСНИЧКАМИ, ВДЫХАТЬ ТВОЙ ДЕТСКИЙ МОЛОЧНЫЙ ЗАПАХ. ТЫ МЕШАЕШЬ НАШИМ ПЛАНАМ. ПОЭТОМУ ПАПА РЕШИЛ УБИТЬ ТЕБЯ, И МАМА СОГЛАСИЛАСЬ. НИЧЕГО УЖЕ НЕ ИСПРАВИТЬ. НИКОГДА. НО ТЫ БУДЕШЬ ЖИТЬ В МОИХ СНАХ. ТО УЖЕ СОВСЕМ ВЗРОСЛЫМ, ТО СОВСЕМ МАЛЫШОМ. МЫ БУДЕМ РАЗГОВАРИВАТЬ С ТОБОЙ, И ТЫ НЕ БУДЕШЬ ДЕРЖАТЬ НА МЕНЯ ЗЛА, ВЕДЬ ТЫ ЗНАЕШЬ, Я НЕ ХОТЕЛА. И ТЫ МЕНЯ ПРОСТИШЬ. И РУБЕЦ РАЗМЕРОМ С ДУШУ – ЕГО НИКТО НИКОГДА НЕ УВИДИТ. НИКТО, КРОМЕ НЕГО. ТОГО, С КЕМ ТЫ СЕЙЧАС».

      ***

      – Оле-ег! Вставай, вставай, надо просыпаться! – Маша вскарабкалась на гору из туловища и одеяла.

      – Машка, дай поспать, кому надо, пусть просыпается, выходной же. А-а, как башка трещит… Мама встала?

      – Пытается.

      – Болеет?

      – Еще как!

      – Бедолага. Да, надо вставать. Машка, за пивасером сгоняешь в ларек?

      – Бли-и-ин, опя-а-ать! Одеваться надо!

      – Собачку прогуляешь заодно. Сгоняй, лапа моя!

      Машка натянула джинсы, свитер, кроссовки.

      – Ма, меня Олег в ларек послал за пивом, на ручку-бумагу, пиши записку.

      «ПОЖАЛУЙСТА,