– Дали бы ружье, всех бы, на хрен, расстрелял! И ни одного черного бы не оставил!
– Да чем же они тебе лично помешали? – Лена была миролюбива и терпелива ко всему происходящему в стране, мире и своей семье.
– А тем!
– Ну чем? Паша, чем?
– А ничем! Б…ь, понаехали! Так тебе, скотина, и надо! – злорадствовал Пашка, увидев несчастного водителя, растерянно стоявшего у своей разбитой в аварии машины. – Не умеешь ездить, сиди, сука, дома!
– Да он-то причем? Не его же вина?! Тебе что, его совсем не жалко? А если б ты так попал? – Лена искренне возмущалась равнодушием мужа.
– Какое, на х…, жалко?! Понакупили прав, собаки! Буржуи, олигархи, разворовали страну, б…ь!
– Паша, да причем тут страна? Мужика какой-то нахал на иномарке подрезал. Олигархи его, что ли, твои подрезали?
– Да пошли все на…! И ты туда же!
Так заканчивались все семейные разговоры.
Они ни разу не были вместе в отпуске, в последние годы вместе не ходили в гости. Друзья сначала их приглашали, но Пашка напивался и начинал всех обижать, невзирая на лица. Лене было очень стыдно, и все чаще она стала отказываться от приглашений, а потом друзья и вовсе перестали их вспоминать, планируя дружеские посиделки. Все праздники Лена проводила у Нины, своей старшей сестры. В отличие от ее семьи, семья Нины была образцово-показательной, дружной, крепкой и вечной. Муж Нины по молодости сильно пил, но смог бросить сам, без всяких кодировок и торпед. Мужик сказал – мужик сделал. Лена не переставала ставить Василия в пример, чем доводила до исступления и без того до предела раздраженного Пашку.
– Пошла ты на …!
Вот и весь пример.
Выпивая, Пашка доходил до двух стадий. Когда он пил и был весел, он начинал вдруг разговаривать по-немецки, причем языка не знал вовсе, и тщательно произносившееся с хорошим немецким акцентом «унх цвайден зи ахтунг ауф дитрих ди шольц» говорило о средней степени потребленного напитка.
«Лен,