– Да в баню ее, Катьку. Не дает нормально мужикам посидеть!
Гневаясь, Роман любил стукнуть по столу или деревянным стенам. Хилый удар почти не трогал икону Спасителя, пристально наблюдавшего из угла за Леопольдовичем и его матерью. Привыкшая к резким вспышкам гнева, Нина Антоновна безучастно разводила руками и макала мятный пряник в чай. Одутловатое лицо старухи желтело год от года, и каждым летом солнечные лучи опаляли дряхлые, свисающие щеки женщины. Она же, зная, что сын мало чем поможет с огородом, все выходила и выходила на грядки, полола землю, рылась в ней и добывала червяков для Захара и Романа, чтобы те, захватив с собой пивка на рыбалку, точно привезли рыбки.
Рыбку Нина Антоновна любила, и, готовая простоять за ней целый день, с радостью на устах подавала ее непутевому Леопольдовичу. С последней рыбалки прошло больше полугода. Старуха надеялась, что, когда установится весна и когда солнце пробудит к жизни их безутешный, многострадальный край, мужики двинутся за добычей.
– На то вы и мужики, чтобы в дом тащить, – приговаривала она, продолжая следить за дискуссией в телевизоре.
– Лениво как-то, мам. Вот в баньку бы сейчас. Плохо, что нашу разобрали.
– Так ты и разобрал, дурень, – смеялась старуха и поправляла красный платок с ландышами, туго повязанный на седой голове. – На дрова порубил, продал, чтобы в Афганистан съездить. Сдался тебе этот Афганистан?
– Из степей мы вышли, мам. Надо к корням тянуться, к тюркам. Ты вот знаешь, что в нас гены татаро-монгол? Перемешались мы с монголами и финно-уграми.
– Ой, не сочиняй мне, Ромка. Чай будешь?
Долго слушать разные байки сына Нина Антоновна не могла. Он заходил на сотый круг в своих присказках о монголах, корнях. Все вещал и вещал о теории Льва Гумилева, о которой ему поведал Захар. В бытность закадычный друг даже учился в университете и наверняка кончил бы, если бы у родителей деньги не кончились. Перестройка, как буйный ураган, пронесшийся по земле, изломала планы всему народу, в том числе и Водкиным. Благо дом в девяностые сохранили, не продали и укрепили – там и живут теперь Катерина с Захаром, Оленька с Диком.
– Пойду я пивка попью на свежем воздухе. Че добру пропадать?
– Иди.
Нина Антоновна слабо махнула рукой. Роман снова исчез из дома, и теперь стены наполнялись одним лишь хлюпаньем и чавканьем старухи. Она, поубавив громкости в телевизоре, стала ходить по залу и рассматривать фотографии отца Романа, погибшего в Афганистане.
«Может, потому его так тянет в эту Азию» – думала про себя старуха и касалась горячими пальцами застекленных фотографий. Снимки в сепии напоминали об унылых советских временах, о дефиците, о стареющем Леониде Ильиче, но в то же время возвращали мать Романа к молодости, к училищу, где она повстречала его отца. Леопольдовичем он стал себя называть почти случайно, без задней мысли. Вбил в голову, что потомок Габсбургов. С тех пор и повелось на Старой улице называть его так.
А мать все скучала.