Знакомый писклявый голосок выдал его обладателя: к железной калитке, скрежет которой противно сипел, деловито подошел Роман Леопольдович. Пройдоха со Старой улицы, ближайший сосед Водкиных, он нигде не работал и большую часть дня проводил в прогулках и поиске бутылки дешевого пива. Водка валила Романа на раз, и потому он начинал с пива. Переходил к беленькой лишь по особым случаям, например, в годовщину смерти жены, проработавшей двадцать пять лет на овощебазе, или в День Рождения Виктора Цоя, любимого исполнителя, напоминавшего ему об ушедшей молодости.
– Захар! – еще раз окликнул закадычного друга Роман и подтянул штаны.
Спортивки, вечно порванные и похабно топорщащиеся на худых, точно жерди, ногах, выдавали в нем не то наркомана, не то психа, сбежавшего из Бурашево. До него, конечно, больше сотни километров, но Катерина с дочерью часто шутили между собой о том, что по Леопольдовичу давно плачет палата №6. Слабо представляя себе происхождение этого выражения, народным духом и интуицией они чувствовали, что палата №6 – последний круг ада, место, куда попадают на голову больные, место, где они чувствуют себя вольготно, словно у себя дома. Оленька, лицезрев пьющего отца, шептала матери, что с «радостью бы сдала их обоих в наркодиспансер». Катерина, вздыхая в ответ, читала дежурные нотации и журила дочь, не в силах противопоставить что-либо здравое и толковое. Однако суровая, жертвенная любовь брала свое: уж слишком жалела она Захара, такого бесстыжего, обнаглевшего, но все же родного и милого ее горюющему сердцу.
Леопольдович довольно скалил желтые больные зубы, разводил в сторону длинные трясущиеся руки и залезал черными пальцами в нечищеные уши. Оглядываясь по сторонам, он нервно притопывал в ожидании ответа, и похабная ухмылочка украшала безобразное, все в шрамах лицо, местами опухшее, а местами осунувшееся. Неприятный, почти что мертвенный цвет его отпугивал Оленьку, но по дороге в школу, когда дочь Водкиных еще ходила туда, Роман любил подкараулить девушку и прогуляться с ней, чтобы вновь показать валюту Ирана и рассказать о путешествии в Афганистан, на маковые поля.
– Чего тебе, Ром? – наконец-то отреагировал Захар.
Он помогал жене с крокусами и розами, которые она высаживала в теплице, чтобы потом, когда те подрастут, пересадить их в огород. По двору вновь пронеслась кошка, выбежавшая из избы Водкиных. Черная, с белыми лапками, Дуся носилась как угорелая, будоража сонных и ленивых кур.
– Весело у вас, соседушки. Пойдем, потолкуем, может? Я тут новости смотрел. Мариуполь в кольцо берут. Азовцы засели, падлы. Пойдем, а, Захар?
Водкин тупо глядел в землю, ковырял носком ту ее часть, что была ближе к забору. За ним простиралась необъятная тверская земля, волжский берег, с которого несло свежестью и любимой болотной сыростью. У Романа звонко побрякивали бутылки, шуршали чипсы и кальмары.
– Сесть хочешь где-нибудь? – поинтересовался Захар и приоткрыл калитку, будто готовясь впустить друга в избу.
– А почему