Ее тиражировали иллюстрированные журнальчики и календари, за нее бились две галереи, в Голландии, и еще где-то, и я уже ничего не мог переменить. А Регина паковала чемоданы – осенью выставка в Милане. Стремно!
Я увидел ее в той самой квартирке, на Лесной, теперь уже с декоративной пылью. Куда делись грубая косметика, растрепанная голова, богемные замашки? На зависть ухоженная, в строгом английском костюме, она стояла у недавно купленного большого зеркала под старину, давала интервью щуплой девице с видеокамерой.
– Регина Федоровна, – верещала журналисточка, – я задам вопрос, который вам уже наверное надоел, но без него не обойтись: как вы, практически не занимаясь портретом, мало выставляясь, создали «Женщину-Птицу», поразившую всех?
– С отчаянья. От невостребованности и людской несправедливости, – с заученной иронией говорила Регина, в зрачках вспыхнул хищный огонек.
– Видите, как скромно я живу. Мастерской у меня никогда не было, снимаю угол. И вот, в один непрекрасный день поставила мольберт около зеркала и написала себя такой, как есть, без прикрас, свою исколотую душу, -откровенничала Регина. Дивно пела с чужого голоса.
– Но ваш мазок, раскованное, неординарное воображение… – не унималась корреспондентка.
– Это мой метод, без воображения нет художника.
Не мог я слушать ее банальщину.
Отвлекая меня по мелочам в мастерской, она обдумывала свой неумолимый план.
Разбежались три коняги: я – в смерть, Регина к славе, Таня вышла замуж, и нас не соберешь в одну упряжку, как ни старайся. Я возвращался из земного времени в темное безвременье, в космическую конурку.
– Нагляделся? Нет больше пресловутой ностальжи – подбадривал меня Куратор.
– Да, по всем статьям облом, жалко, конечно, молодую жизнь.
– Почему же по всем? Всегда есть отдушина. А слабо написать о приключившемся с тобой, выдать текст?
– Типа, повести?
– Ты правильно понял. Дерзай. Банзай! Даю честное слово мутанта, если получится, твою повестуху опубликуют там, у вас. Передадим через наших посредников, литературных агентов.
Мою вялость, апатию будто рукой сняло, я загорелся, уцепился за его бредовое предложение, как парашютист за стропы.
Мня поместили в комнату без стен и потолка, в тесном пространстве болтался стол с компьютером, он, разумеется никуда не включался, последняя разработка. Это примиряло, обнадеживало, ведь никто из моего поколения уже не может навалять пером, навык потерян. Я отщелкал все, что думал о себе, осталось уже немного. Тень Куратора витала надо мной но чаще появлялись его шестерки, возникали в самые неподходящие моменты, подталкивали «под локоток», торопили. Мое творение,