– Опять заладил свое. Хорошенькая у меня будет жизнь! Спи на соломе, как арестантка.
– Ладно, посетовала, и хватит, – уже надоели ее причитания.
– Располагайся поудобнее и помалкивай.
Я работал, совершенно забыв о времени, пока был свет, писал этюды к портрету, зажег лампу и все не мог остановиться, закончил, когда одеревенела рука, в девять часов.
– Телевизор включишь? – присмиревшая Регина выглядела довольно жалко.
Я вошел в клетку, положил пульт от моего Самсунга, обнял ее лохматую голову, дескать, ничего, подруга, прорвемся. Щелкнул замком (выпусти птичку на волю, фигли потом загонишь), взобрался по ступенькам к себе на верхотурье, прихватив пару бутербродов. Неудобно заправляться при ней, а наверху, в кабинете, я глотнул вискаря из бутылки, наспех перекусил. Нет, я не думал о сне, хоть и вымотался; загрунтовал новый холст, пробовал, вырабатывал свой мазок густой, косо летящий, вобравший оттенки от серо-голубого до бледно-лилового, такая получалась гамма. Мой неровный, многослойный мазок восходил к Врубелю, но тот застрял в Серебряном веке, а меня угораздило родиться на столетье позже.
Внизу, в мастерской, приглушенно звучал телевизор, маялась в клетке Регина – свыклась ли, обжилась? Меня это не очень-то волновало, ведь все шло по плану.
Как музыкант в плазме сотворяемой музыки, я вертелся на игле сна тропическим насекомым, дикарем в перьях ритуального танца, проспал часа три, а встал бодрым, захотелось размяться, оседлать тренажер, но я услышал внизу шум, клокочущий голос Регины и быстро сбежал по лестнице.
– Выпусти меня отсюда, ублюдок? Садист! Посадил человека за решетку. Плевала я на твои деньги!
Она сотрясала сетку, крепкие ячейки не поддавались, солома запуталась у нее в волосах. За ночь Регина спала с лица, заострился птичий нос.
– Заведи бегемота себе и забавляйся. Я, что, животное, должна это делать в клетке?
– Ты о гуано? А чем «пахнет в краю родном»? Мы же договорились.
Я, конечно, ожидал взрыва, но готов к нему не был.
– В конце концов, я тоже художник!
Я ждал, когда Регина выпустит пар.
– Мне нужны деньги, и ты на этом сыграл, – она отдышалась, присела на шаткую скамеечку.
– Хрен с ней, с машиной, обойдусь, а на рамы, на краски займу, не впервой.
Регина плакала, уткнувшись головой в колени.
– Да успокойся ты. Все будет о, кей. Ремонт сделаем и рамы купим. Ты ничего не потратишь, твои деньги останутся нетронутыми.
Она недоверчиво уставилась на меня.
– Сколько же я в итоге получу? За твои эксперименты?
– Договоримся, – уклончиво сказал я. В накладе не будешь.
Кажется, замолчала.
– Мне можно приступить к работе?
– Курить зверски хочется. Хоть одну сигарету…
– Потерпи. Так, глядишь, и бросишь. Нет худа без добра. Еще спасибо скажешь.
– Ну и суров ты! Даже в психушке лучше. Там решетки только на окнах.
– Как тебя занесло в психушку?
– Как,