– Я Юлиус Шмит, – признался юноша.
– Прекрасно! Просто блестяще! И что Юле Шмиту нужно от его бывшей светлости? Милостей? Или места?
– Ничего… Наш граф, когда узнал, куда я еду, просил передать одну записку. Он даже позволил прочитать, чтобы я знал, что это не заговор.
– И ты читал?
– Обязательно! Я всё равно был против, но вы не знаете нашего графа! Если он просит, ну, никак невозможно отказать…
– У тебя, значит, граф, а у меня князь, недурной бестиарий… И что же в записке?
– Толком не помню, что-то о прощении. О том, что каждый наказан по-своему, и вроде как про мир на краю могилы.
– Отдавай записку, и можешь быть свободен. Я сам передам её, я кое-что должен князю, вот и сочтёмся. И расскажи, что у тебя там за граф – имя-то было у него?
– Он не граф более, все мы просто зовём его так.
– Так и князь наш не князь.
– Граф Лёвольд, тоже ссыльный, но ему сидится похуже, чем вашему. Ему и вовсе нельзя гулять, только в церковь и обратно, под надзором поручика. Моя сестра замужем за тем поручиком. Если бы не она, меня и граф бы не уговорил.
– Амур у ней с графом? – попробовал угадать Мора.
– Что вы, граф старый! – Юля Шмит впервые улыбнулся. – Он милейший человек, очень вежливый и любезный, но Полинька ему во внучки годится. У него и борода седая…
– И плешь, наверное, – предположил Мора.
– Нет, плеши нет, – улыбаясь, отвечал горе-посланник. – У графа длинные чёрные волосы. И дивные глаза.
– У нашего князя тоже дивные глаза. Разок посмотрит – и можно уносить, – усмехнулся Мора. – Давай записку и беги. Куда бежишь-то?
– На переправу. Я в Москву еду. А вы точно не шпион?
– Много ты видал шпионов с рваными ноздрями? Давай, на переправу опоздаешь.
Юноша вытянул из котомки потрёпанное письмо, тщательно запечатанное. Мора взглянул на печать – и верно, графский герб – и убрал письмо за пазуху.
– Беги, несчастный…
Мора отвесил посланнику прощального шлепка, и юный Шмит с ускорением унёсся на переправу.
Мора же разыскал Шкварню, передал ему денег для арестантов и устное послание для Матрёны – мол, жив, на свободе, да только приехать пока не могу – занятное дело наклёвывается.
Мора не был романтиком. И сладостные слова – «политика», «интрига» – не пленяли его вовсе. И благодарности к старому князю особенной не испытывал. Он прекрасно понимал, что свободой обязан случайному капризу скучающего бездельника. И на заработок хороший на псарне надеяться было нечего. Но что-то брезжило любопытное во всей этой истории – внезапные совпадения в биографиях вчерашнего каторжника и поблёкшей придворной звезды, страсть поручика к чёрной пасторше, нелепый Юля Шмит с письмом от графа соликамского… Всё это было интересно. Сейчас, в паузе между острогом и возвращением в Москву, к Матрёне, и новым гуттаперчевым носом – всё это было забавно. Для Моры не было лучшего развлечения, чем «наиграться всласть ветром всех богов», играть в людей, как в шахматы, и ссыльный немецкий князь,