Первый детский возраст закончился, и я, будучи уже опытным в жизни человеком, переступил порог школы номер восемь. Второй раз в первый класс, и так это получилось неудачно, что мне сразу расхотелось учиться. Хуже нет – переходить из одной школы в другую в середине учебного года.
Добавлю небольшое уточнение. Начал я учёбу в специальной школе – санатории для детей с заболеваниями сердца. В то время медицина была на высоте, во всяком случае, в Крыму. Детей тщательно обследовали и своевременно лечили. Мой диагноз не подтвердился, чему мама была очень рада, но в связи с этим пришлось устраивать меня в школу по месту жительства. Спецшкола оставила в моей памяти только парты с откидной столешницей, чернильницы, перьевые ручки, кляксы в тетрадках и грязные чернильные руки.
В восьмой школе я был чужаком и сразу стал подвергаться репрессиям со стороны учительницы, имя которой не запомнил. В новом классе были любимчики и культивировалось доносительство, поощрялись лесть и даже клевета.
Однажды маму вызвали в школу по пустячному делу, суть которого не имела ничего предосудительного, нет смысла рассказывать об этом подробно. Главная цель заключалась в том, чтобы показать маме, что она в любом случае неправа. Чёрная учительница, так я её назвал сразу, как только увидел, ещё не зная о ней ничего. Как потом выяснилось, с прозвищем я не ошибся.
Она сказала: «Ваш сын совершил проступок, – и посмотрела на меня сверлящим взглядом и хорошо поставленным голосом, как властная помещица, спросила: – Зачем ты это сделал?»
Я ответил, что не делал ничего. Тогда она обратилась ко всем и спросила у них: «Дети, скажите маме этого мальчика, он это сделал или нет?» И все, или почти все, ответили хором: «Он, он, это он». Чёрная тётка торжествующе брызнула на нас смеющимися глазами и, наслаждаясь своей ложной победой, сказала не без ехидства: «Вот видите!»
Она была похожа на дрессировщицу, а дети на цирковых собачек, готовых выполнить любую её прихоть. Роль кнута выполняла указка, а вместо малюсеньких кусочков сахара – сладкозвучное «Молодец!» и поглаживания по головке.
Я не мог рассмотреть одноклассников в тот момент, потому что пребывал в шоке, но уверен, что муки совести некоторые из них всё же испытывали. Мы с мамой шли домой и почти всю дорогу молчали. Она держала меня за руку, и я чувствовал тепло, которым она делилась со мной. Подходя к дому, она сказала: «Я верю тебе. Потерпи».
После этого случая я пребывал в некотором недоумении и не мог до конца поверить в то, что учительница может врать и учить этому детей. Это был хороший довесок к жизненному опыту, моё доверие к взрослым таяло на глазах. Но я знал, что хороших среди них было больше.
Этот случай я запомнил на всю жизнь и, что интересно, ничего подобного