Баатр поднял кол и зашвырнул за ограду.
– Теперь не старое время, святой бакша. Вы подняли руку на члена Совета! За это ответите перед ревтрибуналом!
Бакша не отвечал и только смотрел на Баатра круглыми, полными ненависти глазами. Ноздри его раздувались, как у взъярившегося жеребца, рот плясал…
Баатр развернулся, поймал лошадь за узду, попытался вскочить в седло – и тут его повело в сторону; он зашатался, но не упал, прислонив голову к лошадиному боку. Чагдар схватил Дордже за руку, рванул, словно сдергивал с места примерзшее ко льду ведро, и побежал отцу на помощь. Баатр благодарно оперся на него, Чагдар подсадил его на лошадь, кивнул Дордже: садись сзади. Дордже вскарабкался, обнял отца за пояс. Чагдар взял лошадь под уздцы и тихим шагом повел прочь, к изгороди общественной рощицы, где стоял его конь. Станичники молча расступились.
Добравшись до дома, помогли отцу спуститься с лошади и повели, держа за локти, в горницу, где под алтарной полкой с бурханами стояла низкая и неширокая деревянная кровать – хозяйское место. Увидев мужа в неверном свете коптящего камышового светильника – в выпачканной одежде, с распухшим ухом, со ссадинами на лице, – Альма метнулась к сундуку, достала чистую тряпицу и, дождавшись, когда Чагдар устроит отца поудобнее, обтерла ссадины, присыпала их печной золой, смазала ухо топленым маслом. Учуяв запах масла, Баатр приоткрыл глаза и попробовал пошутить:
– Лучше рот мне им намажь!
Альма в ответ слабо улыбнулась, но улыбка вышла вымученной и чужой. Чагдар вдруг увидел, как постарело лицо матери: рот запал куриной гузкой, жесткие мелкие складки лучами прорезали верхнюю губу. Казалось, она вот-вот заплачет. Дордже стоял посреди горницы поникший, с бессильно повисшими руками, с пятнистым, перемазанным сажей лицом. Чагдара же слова отца приободрили: раз шутит, значит – в уме.
Ему вдруг невыносимо, мучительно захотелось спать. Утром злость отпустит… Он залез на печь и как провалился…
Но только закрыл глаза, а его уже за ногу тормошила мать.
– Сосед Адык пришел, – тихо шептала Альма. – На сеновале тебя ждет. Просил не шуметь и огня не зажигать.
Сон мигом слетел. Убеленный сединами казак пришел к нему, юнцу! Значит, дело серьезное.
Нашарив в темноте опорки, Чагдар тихо вышел из мазанки. Туман сгустился, словно кислое молоко, как это часто бывает по ночам в мае, и казалось, его можно загребать горстью и есть. И темнота будто оглохла. Чагдар крадучись перебежал через баз к сеновалу.
– Мендвт! – негромко поприветствовал